– Славко, ты все плачешь? – Евдокия всплеснула руками. – Утром была – ревел, и сейчас пришла – ревишь. Разве ладно? Отдохни, батюшко.
На печке затихло. Славко словно рад был, что его остановили. Он нерешительно вздохнул:
– Я, бауска, отдохну.
– Вот, вот, батюшко, отдохни, – ласково сказала Евдокия.
– А потом иссо буду.
– Потом еще поревишь, а сейчас отдохни. – Евдокия постояла, собираясь уйти.
– Ты, Евдокия, не в лавку пошла-то? – спросил Козонков. – Купила бы мне чекушку к чаю.
– Да как не куплю, знамо, куплю. Купить недолго.
Авенир Павлович открыл шкаф и поскреб в сахарнице. Достал рубль с мелочью. Тут я догадался, что пришло время действовать, сунул в задний карман два пальца и быстро вытянул трешницу…
Лед был сломан. Евдокия ушла, а мы с Козонковым закурили «Шипку». Мне стало как-то легче дышать, хотя Славко вновь захныкал на печке.
Козонков спросил, где я живу и сколько отпуск. В ответ на мои «двадцать четыре без выходных» Авенир выпустил дым и сказал, что раньше у подрядчика плотничали без всякого отпуска. Потом похвалил сигарету.
– Не думаешь, Авенир Павлович, курить бросать?
– А пошто? – Козонков закашлялся. – Не для того я привыкал, чтобы отставать. Бывало, ежели не куришь да в работу уйдешь плотничать, дак прямо беда. Мужики сядут курить, а ты работай. Уж не посидишь. Мне вон дочка говорит: «Ты ведь умрешь от курева-то!» А я говорю: «Умру, так меньше вру». Чего любишь, да от того и отстать, какое дело? Помню, пошли бурлачить, подрядились втроем, я да Степка (я поначалу не мог догадаться, что третий был Олеша Смолин). По девяносто рублей с Благовещенья до Кузьмы. Подрядчик свой, местный, холера. Работать велит и после солнышка. А я один раз сел и говорю, что после солнышка только на выблядков работают. Топор за ремень – и пошел в избу. Руки вымыл, нет Степки! Чую, топоры стукают. «Ну, – думаю, – я тебя проучу, работника, ишь выслуживается». У меня был товарищ из местных, такой долбило, все, бывало, кур воровал. Подлезет в сумерки, схватит да как даст, из иной и яйцо выскочит. Вот, был пивной праздник, надо гулять идти. А в части харчей худо было, хозяйка скупая, все ножик под стол совала, чтобы мы, значит, меньше ели. Я, помню, еще до праздника слышу – ходит она на повети. Вот и говорю: «А что, ребята, стоит только топору влепиться – и скотина в доме не будет копиться!» Знаю, что слышала, только все равно кормит худо. Был, значит, у нее поросенок. Ушла один раз на работу и попросила меня, чтобы этого поросенка накормить. Я пойло на землю вылил, а в хлев-то зашел с хорошим колом. До того я довозил этого поросенка, он от меня на стены и начал кидаться. Приходит хозяйка. «Покормил, Авенир, животинку-то?» – «Добро, – говорю, – поел». Вечером пошла она в хлев, а поросенок-то от нее на стены. Я говорю: «Это, наверно, у его бешенство, надо колоть». Поохала, да пришлось резать. До того были шти хорошие…