– Ну, я из лавочки вышел да бегом. Олешу догоняю. «Гляди, – говорю, – какая депутация!» Он и глазам не верит. Сели на канаву. «Пей», – говорю. Он не пьет. «Верни, – говорит, – все обратно». А для чего дано, чтобы обратно нести? Ну, выпил. А я ему из-под полы еще и штуку показываю. Он перепугался, я ему еще налил. Тут шла телеграфная линия. Я говорю: давай смеряем, хватит или не хватит от столба до столба. Давай мерить. Скрутили. Я и говорю: «Придем в деревню, я пьяным прикинусь, а ты меня ругай: «Вот, мол, дурак, все деньги ухлопал, для чего штуку купил?» Недоглядели мы, что, когда штуку меряли, ехал кто-то на тарантасе. На другой день – раз, урядник! И пошло следствие. Олеху моего таскают, а я ночевал тайно в сеновале. Ему, дураку, нет бы струментик собрать да уйти потихоньку. А я думаю: «Нет, голубчики». Ночевал в сеновале, что делать? Денег нету. А церкву как раз только заложили. Я ночью колышком бревна-то поворотил да все деньги, какие под углы-то были накладены, и собрал. И по рублю было, и по полтиннику, насчитал – семь рублей с копейками, а билет на паровоз стоил шесть рублей. На другой день приехал купец. Углы-то у заклада проверили – нет денег! Вижу, опять кладут. «Ну, – думаю, – хорошо как, это мне на харчи». Только стемнялось – як церкви. Хотел колышком бревно отворотить, а мне как хрястнут по спине, так у меня и в глазах круги. Сторожей, вишь, поставили. Еле успел отскочить, да через канаву, да за гумно в неизвестном направлении. Свист, крики сзади, а я бегом да на станцию, ночи были темные. И топор с котомкой на квартере оставил, уехал домой.
…Козонков кинул окурок на пол и налил еще. Выпил уверенно, словно в награду за тот удачный ночной побег.
– Спина, правда, долго болела, стукнули чем-то березовым.
– Березовым?
– То ли коромысло, то ли еще что. Приехал домой, денег ни копеечки не привез. Сказал матке, что обокрали в дороге.
…Я взглянул на старика: говорить об Олеше уже не было смысла. Козонков был пьяный и рассказывал про свою молодость. Я молча слушал, дивясь его памяти, а он выпил опять и вдруг надтреснутым, старчески-тоскливым голосом затянул песню. Он пел печально про то, как по винтику, по кирпичику растащили целый завод, как товарищ Семен встречался с невестой, «где кирпич образует проход», и как потом снова собирали завод по винтику. Как раз в это время и вернулись из гостей Авенирова старуха и дочь Анфея с ребенком. Козонков не обратил на их приход никакого внимания. «Стал директором, управляющим, на заводе товарищ Семен», – пел он, клоня сухую седую голову.