Анфея, стараясь перекричать репродуктор, плела что-то про свой телевизор, как его покупали и что по нему передают, а Евдокия, к моему удивлению, выставила бутылку «Московской».
– Ой, отстань, отстань, – затараторила она. – Садись да выпей-ко, дак теплей будет-то. Садись, не побрезгуй. Ну-ко вот, распечатывать-то я не мастерица.
Что было делать? Я сел за стол. Евдокия тотчас налила чайный стакан водки, а себе и Анфее по стопке красного. Что-то неуловимое, какая-то зацепка помешала мне спросить, по какому случаю Евдокия празднует.
– Ну-ко, Неля, давай. Со свиданьицем. – Евдокия, подавая пример, взяла стопку.
Неля покуражилась для виду, напевно сказала:
– Да вот, Константин-то у нас отстает.
И вот, не прислушиваясь к шевелению совести, я чокнулся с обеими и выпил полстакана. Но женщины заговорили как по команде, обе сразу. «Ой, Платонович, ты зло-то не оставляй!» И я допил вторую половину… Водка была до того противна, что в желудке что-то камнем остановилось и нудно заныло.
Я с трудом заглушил тошноту соленым рыжиком. А Евдокия уже наливала в стакан снова…
Уже минут через десять я понемногу начал проникаться уверенностью, а главное – добротой к Евдокии, к Неле, к этому симпатичному самовару, к этой оклеенной газетами избе с кроватью и беленой печью, с этим котом и с увеличенным портретом сына Евдокии, погибшего на последней войне «в семнадцать годков». Моя доброта росла с каждой минутой, хотелось сделать что-то хорошее для Евдокии, ну хотя бы испилить дрова либо перестлать пол в сенях, а Анфею, то бишь Нелю, расспросить и утешить.
В чем же утешить? Неля совсем не давала повода ее утешать. Она давно уже спорила о том, где лучше проводить отпуск, в деревне или в городе.
– Ой, нет! Нет и нет, Костя, ты меня не агитируй. В деревне разве это жизнь, ежели и выйти некуда, и поговорить не с кем.
– Приехала же вот…
– Приехала… Давно не бывала, вот и приехала. Нет и нет.
– Все равно тянет на родину…
– Ничего и не тянет, выпей-ко лучше! Да не из этой, из той-то, из светлой-то налей…
– Постой, а где Евдокия?
Евдокии за столом не было, не было ее и на кухне, и только теперь сквозь хмельной туман я начал ориентироваться и соображать, что к чему… Часы показывали восемь вечера. Олеша мог с минуты на минуту прийти ко мне домой, а я и сам оказался почему-то в гостях.
В это время Анфея, не стыдясь, пристегивала отцепившийся чулок.
– Ты садись, Константин, садись. Евдокия на конюшню ушла, она там и ночует в теплушке.
– В теплушке?
Анфея, не отвечая, встала у зеркала. Вся моя доброта разом исчезла.
Я потоптался посреди избы и решительно произнес: