Дома я зажег лампу, нащепал лучины и поставил самовар. Вскоре, побритый и принаряженный, пришел Олеша. Вешая на гвоздь его шапку и полупальто, я неожиданно для себя спросил:
– А что, может, за Козонковым сходить?
– Дело хозяйское, – сказал Олеша.
..Жажда творить добро опять зазудела во мне. Я поручил Олеше глядеть за самоваром, побежал за Козонковым. Словно избавляя меня от опасности еще раз столкнуться с Анфеей, Авенир встретился мне на улице: он правился к бригадиру играть в карты.
– Зайди, Авенир Павлович, на часик.
Козонков замешкался, но я был красноречивей обычного. В сенях посветил Авениру фонариком.
– Здравствуйте! – громко сказал Козонков.
– Авениру Павловичу, Авениру Павловичу! – В голосе Олеши было смешливое добродушие.
…Бутылка армянского коньяка, припрятанная на всякий случай, не давала мне покоя: старики, вероятно, сроду не пивали такого. Поспел самовар. Я открыл консервы, нарезал хлеба и налил по полстакана.
– Ну, Авенир Павлович, Алексей Дмитриевич!
Старики по очереди разглядывали красивую этикетку.
– Правду говорят, что его на клопах иногда настаивают?
– Врут!
– Выдержка, вишь, пять лет.
– Ты смотри…
– Я так, в чаю только.
– Ну, в чаю коньяк не годится. – Я заварил и чай. – Коньяк пьют по глоточку.
Вот дурак, разве можно так говорить? По глоточку… Но Олеша неожиданно меня выручил:
– И ладно, что по глоточку. Вот раньше пили, рюмочки-то были: палец сунешь – в ней сухо будет. Теперь вон стаканами глушат, а что толку?
– Значит, лучше жить стали, – заметил Авенир.
– Лучше – ничего не скажу. А вино пьют, как лошади. Напьются да давай друг дружку возить. А бабы-то что делают! Иная… Иная, как вод… – Олеша закашлялся.
Мне пришлось вспомнить забытые приемы деревенского потчевания.
Олеша крякнул, неторопливо взял кусочек консервов, то же сделал и Авенир.
– Что, баню-то доделали? – спросил Авенир.
– Баня, Авенир Павлович, у мужика будет добра, простоит еще двадцать годов, – сказал Олеша.
– Баню не похаешь, как колокол.
– Добра баня. А у тебя, Павлович, разве худая баня? У тебя баня тоже хорошая.
– Не скажу, что худая. Вот хочу котел вмазать, на белую переделать.
Они мирно беседовали. Я слушал их добродушные голоса, и мне вспоминались плотницкие рассказы.