Мне миленок изменил,
Мою подругу полюбил.
Я-то не ревнивая,
Гуляй, подруга милая.
Они, смеясь, уселись на бревнах. Надежна, отмахиваясь от Мишкиного дыма, заругалась:
– Хватит палить-то! Весь уж прокоптел, кочегар, садит и садит…
Ничего городского не пристало к этим девчушкам, так и остались певуньями.
– Тебе-то что, жалко? – Мишка обнял Надежку, а она захлестала его по гулкой спине:
– Ой, отстань, к водяному!
…Опять пришла теплая светлая ночь. Редкими криками кричал у реки дергач. Тоня и Надежна только что расплясались, когда Лилю крикнули домой. Она посидела еще немножко и ушла, а Мишка оставил гармонь и будто бы в шутку спрыгнул с бревен и пошел ее провожать. Тоня и Надежна видели, как они остановились у изгороди. Тоня притворилась, что ничего не видит, а Надежна взяла Мишкину гармонь.
– Путаник, дак путаник и есть!
Она заиграла на шести басах. Она всегда играла под свои частушки на этих шести басах, когда не было настоящих гармонистов.
Буду я косить траву,
Которая с осокою, —
запела Надежна, Тоня подхватила, и они допели частушку уже вдвоем:
Показалася мала,
Пошел искать высокую.
Им было смешно, что не поделили дома единственного кавалера, в городе у каждой было не по одному знакомому. Запевали они по очереди:
Ты носи, товарищ, кепочку,
А я – кубаночку,
Ты люби интеллигенточку,
А я – крестьяночку.
Были, были ухажеры,
Были, да уехали.
Приглашали нас с тобой,
Дуры, не поехали.
Частушки у них так и сыпались. Они, смеясь, пели и на ребячий лад, на девичий, шесть басов Мишкиной гармонии еле успевали откликаться. Наконец дело дошло до самых смешных, чуть ли не с картинками:
Мне миленок изменил,
Я сказала: «Ох ты!
У тебя одна рубаха,
Да и та из кофты».
– Ой! – Тоня вздрогнула от ночной свежести. – Что это мы распелись-то!
Надежна сразу умолкла, застегнула и положила гармонь:
– Не проспать бы завтра… Хотя Катерина сама дома теперь.
– Ты в избе спишь? Я дак на поветь перебралась. – Тоня начала закалывать на затылке волосы, держа шпильку в губах.
Они обе скрылись в проулке: дома их стояли рядом, сразу за палисадом Ивана Африкановича. На бревнах лежала и остывала нагретая Надежкиным теплом гармонь.
…Иван Африканович, лежа с Катериной под пологом на повети, шлепнул залетевшего комара, сказал шепотом:
– Эта Надежка-то хорошая девка, она твоих коров обряжала, бригадир попросил – не отказалась. А Тонька с телятами.
– Выросли девчонки… – вздохнула Катерина. – Давно ли в школу бегали? Вот и наша Танюшка скоро невеста будет. Ну спи, отец, спи, завтра и тебе рано, и мне на ферму бежать.
Катерина провела ладонью по жесткой щеке Ивана Африкановича, но он уже спал, а она слышала, как сильно и ровно билось мужнино успокоившееся сердце.