Она стояла спиной к нам, застывшая, словно еще держала бумаги. Она смотрела на стены, и я тоже повернулась туда.
Кабинет отца был разрушен. На стенах были большие дыры, словно кто-то бил топором, куда попадал. Края дыр были в красном, такого же цвета были пентаграммы на стенах и потолке. Некоторые были размером с ладонь, некоторые — размером с колесо машины. Распятия, украшавшие комнату, были перевернуты. От этого мне стало еще страшнее. Было так жутко, что я содрогнулась и чуть не упала. Я впилась в край двери.
Ада и мама не смотрели на меня. Они смотрели на другое. Даже картины священников и религиозных фигур в рамках были искажены, их глаза вырвали, оставив черные нечеловеческие дыры.
— Кто это сделал? — шепотом спросила мама.
Ада тряхнула головой.
Только я знала, кто это сделал, но я не могла этого сказать. Мои родители не поверили бы, что это была Эбби. Но они бы поверили, что я сошла с ума, обвинили бы меня и где-то заперли.
Словно услышав мои мысли, Ада взглянула на меня, еще держащуюся за дверь, пытаясь бороться с похмельем.
Она странно посмотрела на меня, словно пыталась что-то понять. Словно думала обо мне. И я подозревала, почему.
Я вскинула бровь и едва заметно покачала головой. Она нахмурилась и посмотрела на комнату и маму.
Я знала, что она думала, что я сделала это во сне. Может, я решила превзойти случай с лаком и украла банки с красной краской, а потом обрушилась на религиозные вещи папы.
Я посмотрела на свои ладони. На них не было следов краски. Как и не было на ногах или где-то еще. Вряд ли я бы так хорошо себя очистила. Мне стало лучше. Какие магазины были открыты в три часа ночи? В «Волгринс» не было краски. Может, стоило поставить в моей комнате камеру, чтобы я перестала быть козлом отпущения.
— Нужно вызвать полицию, — сказала я сдавленным голосом.
Мама медленно кивнула. Было очевидно, что она потрясена. Как и все мы.
— Где папа? — спросила я.
— В церкви, — сказала Ада, словно не верила своему ответу.
Я выпрямилась и прошла в комнату. Похмелье или нет, но кто-то должен управлять ситуацией, а мама с Адой этого делать не могли.
— Слушайте, думаю, нужно вызвать копов. А потом они закончат, и мы все уберем. Я не хочу, чтобы папа это видел.
— Но кто такое сделал? — повторила мама. Ее акцент стал сильнее от расстройства, она сильно напоминала Жуткую клоунессу. Странное смутное ощущение встрепенулось в голове, словно думать вдруг стало сложно, словно требовалось пробиваться через кучу слоев.
— Звони им, — сказала Ада, вырвав меня из этого и указав на телефон в кабинете. Она схватила маму за руку и повела из комнаты.