— Нагонит, — сказал рулевой. — Плов сготовит, нагонит.
— Ну валяй здесь чалься!
Судно погасило обороты. Мягко уткнулось в подушку песков. Вода у бортов забурлила. И от стука мотора ото дна сорвалась огромная рыба. Вырвала в фонтане белое жирное тело. Озарилась солнцем в скользких растопыренных плавниках. Глазищи ее провернулись в рыжих орбитах, оглядев нас всех на лету, и исчезли.
— Да у нее женское лицо! — воскликнула Людмила. — И голые плечи и грудь.
— Белокурые локоны и декольте. И маленький медальон.
— И вся она выскочила из золоченой рамы!
— Поясной портрет незнакомки.
— У них там, наверное, бал, а мы со своим железом.
— Примем участие в танцах.
Матрос, мы уже знали его имя, Бурхан, перепрыгнул на берег. Поймал конец, обмотал им корявый ствол саксаула.
По каналу подходила вторая баржа, выпахивая белый ворох пены. Замедлила ход, шумно ухая двигателем. Причалила бортом к нашей барже, запрудив канал.
— Эй, есть, нет плов? — крикнул Бурхан, подымаясь на цыпочки босыми ногами, облизывая свои лиловые губы.
— Есть, нет вино? — оскалился с палубы старый узбек в халате, разгибаясь над железной дымной жаровней, над тазом с горой готового плова.
В сумерках стекленела гора прозрачного маслянистого риса.
Иван, проходя, позвал нас:
— Айда плов кушать!
— Ходи, ходи сюда кушать! — замахал нам рукой узбек, раскачивая над жаровней белой повязкой.
По каналу, минуту назад пустынному, слетались лодки, моторки, наполненные загорелыми, громко вскрикивающими людьми. Обменивались приветствиями.
К жаровне сходились люди в чалмах, тюбетейках, выгоревших фуражках. Выгружали из сумок бутылки, конфеты, пачки печенья.
Узбек, обхватив полами халата таз, снял с огня пышный, с летучими струйками дыма плов, с коричневыми кусками мяса, темневшими на белом рисе. Оскалился, замотал головой, погрузил лицо в струящийся пар. И все потянулись, заулыбались, голодные, разношерстные, многоязыкие, посреди оранжевой вечерней пустыни.
— Садитесь ближе, — приглашал нас Иван. — Сейчас выпьем, закусим.
С приставшего буксира сошла женщина в просторном узбекском платье. И я поразился смуглой красоте ее молодого лица, огромности синеватых белков и бело-голубой и алой улыбке. Она расстелила перед Людмилой азиатский платок. Выложила на него сладости, плетеные пышки, прозрачные леденцы.
— Ну давай разливай! — скомандовал Иван.
Сразу несколько рук потянулось к бутылкам. Передавали друг другу граненые стаканы. Кланялись, нетерпеливо поглядывая.
— Пью за тебя, — сказала мне тихо Людмила. — И за все наше братство.
Она, торопясь, потянулась к плову, поддев его щепотью. И два зернышка прилипло к ее губам. Узбечка смотрела на нее, улыбалась, и обе они, красивые и разные, окружали меня смоляным и пшеничным цветом, и пахло от них легкими солнечными материями и сухими песками.