— Блажной ты, блажной! Уеду от тебя! Надоело! Постыл ты мне! Все лучшие годы мои загубил, всю мою силу, любовь! Всю меня просквозил, иссушил! Одно у тебя на уме — буровая! Хоть раз ты меня спросил, как я и что? Сколько греха на себя взяла! Думала, ну еще погожу, ну еще, а там и рожу!.. Слышь, чего говорю! Последний раз верю! А нет — брошу, уеду! И тогда не пиши ты ко мне, не зови! Знать тебя не хочу! Помнить тебя не хочу, мучитель!..
Она плакала, ненавидя его сейчас за все бесконечные свои ожидания, за все несбыточные надежды, когда в казахских степях и в сибирских дебрях виделось ей: их изба просторная, теплая. Русская печь с грудами жарких углей. Красный цветок на окне, дух пирога и топленого молока. Морозный сдавленный крик петухов. Зеленый лед на реке с затянутым размывом проруби. И румяные лица соседей, и их сын под окном, сквозь заснеженный голый куст играет в снежки. И они им любуются.
Она вскочила в тоске, включила в вагончике свет, желая знать, что он ей скажет в ответ и какие при этом будут его глаза.
Степан спал, приоткрыв рот, исхудалый, краснолицый, белобровый. Лицо его показалось ей беззащитным, родным, постаревшим.
И больше не было гнева, она склонилась над ним с мокрыми щеками, трогая его сбитый, жесткий, кольчатый чуб, дышавшую голую грудь. И была в ней жалость к нему и любовь.
Она шептала, жалея его и себя, пробегая все лица, все земли, по которым кружили, останавливаясь на время то в степях за Волгой, то в болотах за Обью, то в казахстанских, закаспийских нагорьях. И знала, что муж уже подбивает Сеньку Ковалева и Усмана Аглиева, с которыми кочует третий год неразлучно, подбивает их ехать, как окончат бурить в Каракумах, куда-то на север, где запахло неведомой нефтью. И надо опять собираться, закупать потеплее одежду, раздобывать полушубки. И как хорошо, что возит с собой те клубки залежавшейся шерсти, купленной по случаю на базаре, — станет вязать Степану носки.
Она погасила свет, улеглась на кошму, вздыхая.
А наутро опять вышка из железных крестов. Степан, горячий и потный, перекрывая рев дизелей, орал, размахавшись руками.
Наталья выходила на миг из вагончика, неся медный начищенный чайник с осколком красного солнца.
Гора огромно, косо уходила в небо, с нависшими ледниками в каменных водостоках ущелий, с чуть видными в вышине метелями, с охваченной солнцем броней. А тут, в долине, виноград разрывал свои почки, выпуская влажную острозубую зелень. Стлался над изгородями синий дым кишлака. Ослики цокали по утрамбованной дороге. Блестяще-черный и слюдяной, несся арык, выбегая на пашню с одиноким тутовым деревом. Людмила шла вдоль арыка, срывала розовый цветок мальвы, пускала мне по воде, и я ждал, наклонившись, когда пронесется мимо цветок…