Я лежал, перечитывал. Но все, что еще недавно казалось живым и единым, соединенным силой, льющейся из рассказа, теперь распадалось и меркло. И я вдруг понял, что этой неназванной, многоцветной, дышащей силой была она, моя Людмила. Она наполняла мои писания, о ней была моя речь. Она была той чудной кочующей розой, расцветшей у меня в руках.
И теперь ее нет, потерял. Сам от нее отказался.
Мне сделалось страшно в этой быстро темнеющей комнате. Я вскочил, кинулся на станцию.
Дежурный, отворив окошечко, заслонив его полным, недвижным лицом, слушал бестолковые мои объяснения.
— Да чего вам так торопиться? Ночью пойдет пассажирский.
— Да нет, мне необходимо этот догнать!
Он смотрел на меня, изучая. Отодвинулся, открыв за своей головой железнодорожную карту.
— Если очень нужно — попробуйте… Вот тут, — он ткнул пальцем, — километров за сорок аэродром. Должен быть рейс с Маров. Расписания точно не знаю… Перелетите сюда, — он прочертил по карте дугу. — И ждите. К утру подойдет, и сядете… Если к рейсу успеете. Расписания точно не знаю…
Я кинулся в номер укладывать мои саквояжи. Еще осталась возможность, есть надежда на чудо. Еще не затянуло ее бесследно в путаницу железных дорог, в толчею полустанков, вокзалов, в мелькание дней и лет. Надо выхватить ее, ускользающую, из огромных пространств.
Я вышел на сумеречное пустое шоссе. Две разрывающие воздух «Колхиды» прогудели на больших скоростях, пронося серебристые литые фургоны. Прокатила с высокими бортами машина, в кабине тесно сидели, а сквозь доски в бортах — овечьи головы. На меня, увеличиваясь, налетал самосвал. Я махал ему, выходя на шоссе. Он стал. Скуластый узкоглазый шофер щелкнул дверцей.
— Прошу, захвати! Мне к аэродрому, скорее! Я заплачу!..
Синее в сумерках, гудело шоссе. Щелкали камушки о капот. Шофер, ухватившись за руль цепкими сухими руками, оборачивался ко мне, усмехаясь:
— Жена?.. Значит, дети есть. Если дети нет, какой жена?
Я кивал, стараясь его понять. А сам вспоминал, как шла она босиком по солнечной влажной отмели, река крутила воронки, селезень лежал на песке. А у нее на ступнях вспыхивали серебряные песчинки.
Уже в полной тьме мы подкатили к аэродрому.
— Спасибо, возьми, — протянул я шоферу деньги.
— А! Зачем? Так вез, за компанию!
— Возьми же!
— Зачем? По пути завез!
И он развернулся, исчез, мигая красным огнем.
Я вбежал в деревянный пустынный зал. Одинокая стойка, весы, бачок для воды и кружка. Дежурная дремала, укутанная в платок.
— Скажите, — разбудил я ее, — с Маров самолет пришел?
— С Маров? — очнулась она. — Должен был давно пройти. А задерживается. Жду его. Вот теперь придется домой три километра в потемках топать.