Я поднял ружье, скользя по кустам глазами, ожидая утиного взлета. И с узкой, едва заметной протоки, с тихого, промелькнувшего зеркала прыснули утки.
Они веером вырвались над кустами, и я видел отчетливо их изогнутые черные шеи, открытые крякающие рты, расставленные, отекающие каплями перепонки и размытый вихрь крыльев. И в этом веере блеснул металлической синью селезень. Я взглядом вырвал его из стаи и ударил вслед. Дробь туго хлестнула по оперению. Срезанная птица рухнула в воду, покрылась пеной.
Утка была у борта. Людмила свесилась, волосы ее упали на воду. Она цепко схватила селезня, перебросила в лодку его горячее, медно-красное тело. Шлепнула в брызгах.
— Молодец, спаниель! — хохотал я.
Остров уменьшался, отлетал зеленым зонтом. Впереди белела песком коса. Я направил к ней лодку, посадил на сверкающий перекат. Вытянул на хрустящую гальку.
Мы вышли на берег, мокрые, разгоряченные, тяжело дыша.
Она бродила далеко на косе, среди солнечных бегущих потоков. Казалось, она шагает по водам. Я лежа следил за ней, то прикрывая веки, сливая ее с мельканием пятен. То вновь расширял глаза, создавая ее из песчаной косы, речного сверкания. Селезень лежит на песке. Я тихонько сжал веки, на минуту — лишь блеск и сверкание. Но кто это, кто с желтеющими волосами идет у текущей воды? Грешная, внезапная мысль — и сравнение с другой, исчезнувшей. Темноволосой и угрюмо-прекрасной, и которой увозили меня поскрипывающие ночные вагоны из Москвы в Ленинград. И площадь у нее под окном вся в инее, с бронзовыми размытыми фонарями, и маленькая ампирная церковь, и особняк. А в комнате жарко, кончается новогодняя ночь. На елке свечка наклонилась и капает, заливает золотого петуха. А я весь накрыт тяжелыми ее волосами, их черно-синим шатром. Она сверху глядит на меня. Это было, прошло. И теперь Людмила…
Я сижу у нее в гостиничном номере. Окно распахнуто. Пахнет черемухой. Два тихих женских голоса долетают из соседней комнаты. Видно, женщины подошли к окну и смотрят наружу. Их разговоры — о ревизии, о смете, о стоимости. Должно быть, они ревизоры. Я представляю их одинаковые полные лица. Их завитые, беленные перекисью прически. Их пухлые руки в колечках. Они похожи одна на другую и на всех командированных женщин, томящихся вдалеке от семей, в номерах провинциальных гостиниц.
— …Он мне вчера говорит: «Вы, — говорит, — Вера Степановна, сверьте квартальный план и все счета подымите, вот и будет вам ясно!» А я говорю: «Здесь накладных не хватает. Я и так из-за вас до ночи просиживаю, путаницу вашу распутываю!» А он говорит: «Ладно, Вера Степановна, завтра воскресенье, в понедельник доделаете. А сегодня на рыбалку, на речку. Должны же мы наших гостей угостить!»