Я думал среди стального белого варева, как напишу о баклагах с медом, взятым пчелами с приамурских лугов. О пасеках на цветущих буграх. Как пасечник в белых одеждах вырезал ножом сочный медовый ломоть, подносил его на тарелке, и пчелы, будто черные бусы, дрожали в прозрачной капели.
Вагонетки подвозили железные литые мульты. В них под цветами из стружек лежали тела старых машин. Коленчатые валы, шестерни, рычаги. Удар кованого хобота — мульта, как снаряд, влетает в дыру печи. Сыплются обломки пароходов, вагонов. Печь пережевывает ломти металла, чавкает белой слюной…
Я думал, как стану писать о хлебных токах в Приамурье. О грудах молодого зерна, о языках медовой пшеницы, заливающей и небо и землю.
А передо мной — печь, огненная, светлая и стерильная. Встать бы в нее, упереться головой в раскаленный свод, а ноги окунуть в кипящую сталь. Подставить голую грудь под удары кованого хобота и смотреть живыми, полными слез глазами на эту белизну, чистоту. Сталевары-ударники в пластмассовах касках, в синих очках заглядывали бы на тебя, совали бы щупы, брали бы пробы, сжигали бы тебя в кислороде. А ты бы горел и плавился, освобождаясь для новой жизни, отекая с головы до ног стальной росой.
Я думал, как опишу серебристых быстроногих оленей в заповедных хинганских дубравах. И орущих маралов. И фазанов, взлетающих из-под ног, оставляющих на сырых луговинах красно-рыжие остроконечные перья.
А к печам подавали чугун. Проплыл по воздуху желоб, словно вырванный с корнем зуб. Его вставили в открывшуюся заслонку. Электровоз вывез из тьмы три железных лафета, подхватил ковш под мышки, легко оторвал от лафета. Гигантская капля чугуна, заключенная в обшивку ковша, проплыла в вышине. Надвинулась к желобу. И первая тонкая струйка пролилась мимо горла. Она ударилась о бетон, обратилась в павлиний хвост с гаснущими трескучими звездами. Пропустила сквозь строй ослепительных кружев железные перекрытия, ковши, вагоны. И красная, как кисель, гуща потекла в зев печи, проливаясь, превращаясь в белую метель.
Я думал, как опишу пестроту нанайских одежд, выносимых маленькими смуглокожими женщинами на зеленую кручу под Хунгари. Переливы шелковых радуг, вышитые ветви, цветы. И сквозь древнее их рукоделие — осиянный простор Амура и белый на нем корабль.
Началось дутье кислорода. Длинную фурму ввели в печное нутро. На ней заиграло жало горячего газа. Твердые обломки металла оплавлялись, как воск, бежали жижей в ванну. Небо сжигало свой кислород. И плавилась сталь. Она закипала. В ней качались ленивые, вялые всплески, пляшущие языки. Будто вскидывались кисти рук. Кипело в тазах вишневое варенье. Легкие рвались от кашля.