Немцы опасливо поглядывали на нас. Галанин перегнулся через борт машины. В полумраке белесой северной ночи весело сверкнули его зубы. Он сказал нам, кивнув в сторону пленных:
– Трусят! Ай, как же они трусят! Все время спрашивают меня: «А нас не убьют? Мы все скажем, пусть только нас не убивают».
И он засмеялся своим счастливым, молодым смехом. Было тихо кругом, свежо, хорошо пахло.
Из темноты раздался сердитый хрип Аркадия:
– Шё ты смеешься, Галанин? Какие тут могут быть смешочки? Эти жабы понаделали таких гадостей, шё это в мире не видано. Они это понимают. Оттого они чересчур волнуются, когда попадают к нам.
– Нет, почему ж, Дзюбин, – сказал Галанин назидательным тоном, – нельзя так огулом. И среди гитлеровцев, без сомнения, есть приличные ребята.
– Ты эти номерочки оставь, студент, – сказал Аркадий свистящим от ярости шепотом. – Это тебе не университет. Я что-то пока не заметил среди гитлеровцев приличных ребят. Возьмем, например, финских фашистов, этих… как их, шюцкоровцы, что ли? Тоже не ай-ай-ай. Тоже порядочные дешевки и жабы. Но все-таки в них есть какое-то самолюбствие. А эти? Солдаты дерьмовые, без танков ни на шаг. Сами вшивые, пьяные, в голове одно – набить кишки на шермака, шё-нибудь стянуть, заиметь где-нибудь девочку. Ни один из них не пропустит случая шё-нибудь поломать, шё-нибудь пожечь, кого-нибудь повесить, и причем желательно за ноги, шёб помучить. Так это люди?
Он помолчал и прибавил с угрюмой злобой одессита:
– Может, одни только румынские фашисты еще хужее за их…
Успокоившись немного, он сказал:
– А шё, ребята, никто не видел этого раззяву Сашу?
– Не волнуйся, Дзюбин, – сказал санитар Гладышев, – среди убитых его нет.
– Кто волнуется? – огрызнулся Аркадий. – Я волнуюсь не о нем, я волнуюсь об том, шёб он почистил пулемет.
Мы пошли на ночевку в темный еловый лес за деревней. Поспать, поспать! – вот от чего мы никогда не могли отказаться. Мы растянулись на мягкой толстой хвое. Едва прильнули мы щеками к изголовьям – ранцам, каскам, противогазам, – как тотчас впали в длинный и крепкий, как в детстве, сон.
Один Аркадий не спал. Он бродил меж деревьев, склонялся над бойцами и пускал им в лицо луч своего фонарика. А если кто просыпался, Аркадий спрашивал:
– Извиняюсь, вы, часом, не видели моего дурня?
Он вышел на опушку леса и стал здесь, опершись на пулемет и беспокойно вглядываясь в даль своими маленькими повелительными глазками. Плащ-палатка, эта защитная мантия, скульптурными складками ниспадала вокруг его длинного, тощего тела. Так простоял он всю ночь. А утром появился Саша.