По ночам на кладбище хозяин
Приготовил черные просвирки,
Приготовил он кагор кровавый,
Приготовил сальную свечу.
По ночам на кладбище хозяин
Приготовил мраморный столешник,
Приготовил длинный стол дубовый,
Сделанный из сломанных гробов.
По ночам на кладбище хозяин
Ждет гостей отметить полнолунье…
А тут еще как на грех череп завертелся на клюке, теперь повернулся к девушке и светил прямо в лицо, гнусно ухмыляясь да подергивая нижней подвижной челюстью. Тут уж Леда вовсе не стерпела:
— Скалишься-то чего? Тут плакать надо, а не забавляться. Я вот ничего хорошего пока здесь не вижу. Как хоть звали-то при жизни тебя? A-а… все равно говорить не можешь, что с тебя взять, кочерыжка трухлявая.
И странное дело, будто сникла, опечалилась костяная голова, пролила свет под ноги девушке, а из разинутой пасти вылетело еле видное облачко, то ли паутинка седая, то ли вздох зримый тихим шепотом в воздухе проплыл:
— Саввой матушка нарекла…
Дальше Леда шла, уже ничего не видя от слез. И страх, вроде, куда-то исчез, подевался, а на его место пришла одна дремучая жалость ко всем этим неприкаянным душам, что никак не могли обрести покой по вине Одинокого Господина. А был ли он Сам спокоен и судьбе своей рад, вот ведь еще вопрос.
Так миновали погост, и дальше дорога пролегла мимо запруды с небольшой водяной мельницей. Медленно поворачивалось ее колесо, знать уже не для мукомолья, а только лишь нечисть всякую позабавить. Недаром шуршало и хихикало вокруг по кустам, а в воде будто плескались крупные рыбины. Леда уже не пугалась и не удивлялась даже, после всего увиденного и услышанного прежде, словно замерзла душа, оледенела враз и теперь только следила за низеньким кособоким провожатым. Долго ли, коротко ли водил девушку старичок, а к полуночи вывел и к самой деревне.
Зажигались по домишкам махонькие огоньки, со всех окрест собирались на пиры да игрища криксы-вараксы, овинники да амбарники, измаявшиеся пустые хоромы сторожить, домовые не при деле, тоскующие по теплу печному, жердяи и банницы с растрепанной мокрой волосней, сивобородый Припекало из дальнего селения заявился, щурил ласковые очи — хвастал Лешаку сколько он добрых баб с толку сбил, скольким молодицам задрал подолы на сеновале. Вертел Лешак корявой башкой, деревянными ладошами хлопал, шибко завидовал.
Кикимора с Диким Куром в свайку стали играть, да только вместо железного стержня кидали в кольцо сморщенную куриную лапку. Дико ржала запутавшаяся в овраге Кобылья голова, пожалели мормыши — выволокли на общий круг, устроили хоровод, потешаясь над взмыленной мордой.