— Дитем? — Рух поперхнулся, вспомнив Лукерьину девичью фамилию.
— Ну дитем, — Авдей недоуменно вскинул лохматые брови. — Мужик когда с бабой полюбятся, всякие штуки интересные вытворяют, после того баба походит-походит и дите из нее вываливается. Нешто не знал?
— Три ночи назад Архипа убили? — Рух пропустил подначку мимо ушей. В совпадения он не верил, но тут прямо тряхнуло всего.
— Три, — кивнул Авдей, не понимая к чему клонит упырь.
— Дочка Лукерья у них?
— А бес ее знает, — Авдей повысил голос. — Ульян! Ульян, душу мать!
— Тута я, — из соломенной стены высунулась знакомая голова.
— У Моховых дочку Лукерией звать?
— Ага. Ух хорошая ба…
— Пошел вон.
Зашуршала солома.
— Ну Лукерья, — Авдей заерзал на лавке. — Тебе какая беда?
— В ночь, когда племяш твой погиб, у Лукерьи подменили дите. Смекаешь, Авдей? Кто ребенка забрал, тот и Архипа убил.
— Бабулю ети, — масляно звякнуло. Домовой вскочил и заходил по комнате, помахивая топором и путаясь ногами в кольчуге. — Ну дела, ну дела… — резко остановился и подозрительно уставился на гостя. — А ты зачем ко мне шел? Хотел за дите ворованное спросить?
— Вроде того, — признался Бучила.
— Обидел ты, Заступа, крепко меня, — шрам на роже Авдея налился кровью.
— Извиняй, — без тени раскаяния отозвался Бучила.
— Горе у меня, а ты…
— Я же не знал.
— Сука ты, Заступа. Ведь знаешь — мои того сотворить не могли. Убить, обмануть, ограбить — то запросто. Но дите похитить ни-ни.
— А я тебя в чем обвинял? Хотел совета спросить, вдруг знаешь чего. Вы, домовые, больно уж мозговиты собой.
— Льстишь? Того не надобно, ты мне лучше, паскудину, Архипку прикончившую, вынь да положь, я с ней по свойски поговорю.
— Думаешь просто? — прищурился Рух.
— Было бы просто, мои молодцы давноб стерву эту сыскали, — у Авдея в шраме скопилась слюна. — В селе убивцы нет, доподлинно знаю. Мы с тобой, Заступа, одною ниткой связаны. Я тебе помогу, а ты мне. По рукам?
— По рукам, — легко согласился Рух, откланялся и поспешил туда где красиво и птички поют. Не, не на кладбище. В лес.
4
Леса, нареченные русскими Гиблыми, поганое племя водяков кликало Аавера-метса — Леса призраков, начинались в версте от Нелюдова и заканчивались у берегов далекого северного океана, где болезненные, измельчавшие, утратившие величие елки уставали цепляться за скальное крошево, падали и уносились течением в смрадные воды гниющих морей, где ночь царствовала шесть месяцев в год, на небе играло дьявольское сияние, сводящее людей и животных с ума, и твари, никогда не видевшие солнца, выли на островах из песка, пепла и древних костей. Века назад, архиепископ новгородский Василий Калика, писал епископу тверскому Феодору о проклятых землях: «Леса те подобны аду, противные человеку и Богу, ибо отец того леса есть Сатана. Много детей моих, новогородцев, сгинули на Дышучем море: ибо червь там неусыпающий и скрежет зубный, и река молненная Морг, воды чьи входят в преисподняя и паки исходить трижды днём». В Гиблом лесу не было ни троп, ни дорог, и люди держались лишь течений многочисленных рек. Черная, непроходимая чаща раскинулась на тысячи верст, деревья стояли так густо, что мертвым исполинам не куда было упасть и они медленно догнивали, повиснув на соседних стволах. А у корней, среди тлена и падали зарождалась жизнь никогда не видевшая солнечного света, жизнь нечистая и богомерзкая. Там, среди лесов, таились развалины канувшей в лету Биармии, страны великих воинов и колдунов. Циклопические стены и заброшенные города, населенные тенями и падшими душами. Там, в бездонных трясинах, вили гнезда мерзкие твари и царапали серое небо шпили загадочных каменных башен, в каждой из которых насчитывалась восемь тысяч ступеней. Редкие смельчаки уходили в леса в поисках славы и золота. Били зверя, добывали болотное железо, грабили могилы пропавших народов. Некоторые возвращались, бывалоче и в своем уме. Извечное людское любопытство гнало лихих людишек на север и неизвестно что блеснуло в чащобе: древние сокровища, глаза чудища или наконечник смазанной грибным ядом стрелы.