Он пытался ухватиться за это мгновенье, как за соломинку, но её унесло течением.
Мятный напиток?
Нойс была уже совсем рядом, так близко, что лицо её казалось ему светящимся туманным облаком. Он чувствовал лёгкое прикосновение её волос к своим щекам, теплоту её дыхания. Он должен был отодвинуться, встать, уйти, но – странно, почти невероятно, – ему не хотелось отодвигаться.
– Если бы я стала Вечной… – шептала она так тихо, что удары его сердца почти заглушали слова.
Её влажные губы были слегка приоткрыты.
– Сделай меня Вечной!.
Он пытался понять смысл её слов, но внезапно они потеряли для него всякое значение. Мир исчез в языках пламени.
Кто он? Эндрю Харлан или кто-то другой? Где он? Во сне? Наяву?
Всё, что с ним произошло, вовсе не было таким отталкивающим и ужасным, как представлялось ему прежде.
И это явилось для него пугающим и радостным откровением.
А потом она прильнула к нему, ласково и нежно улыбаясь одними глазами, а он, задыхаясь и дрожа от непривычного счастья, неумело гладил её влажные чёрные волосы.
Всё переменилось. Она уже не была для него прежней
Нойс Ламбент, женщиной со своей отдельной, непонятной ему жизнью. Странным и неожиданным образом она сделалась частью его самого.
Случившееся не было предусмотрено Инструкцией, но
Харлан не испытывал ни малейших угрызений совести.
Только мысль о Финжи пробудила в нём сильное чувство.
Он упивался своим торжеством!
В эту ночь Харлан долго не мог уснуть. Головокружение прошло, бездумная лёгкость постепенно рассеялась, но ощущение необычности происходящего никак не покидало его. В первый раз за всю свою сознательную жизнь он лежал в постели с женщиной.
Он слышал тихое дыхание Нойс; смутное мерцание стен и потолка позволяло различить рядом её силуэт. Он мог бы даже коснуться её тела – стоило только протянуть руку, – но он не смел пошевелиться, боясь разбудить её.
Он с испугом подумал: а вдруг он сам и всё, что было между ними, только сон, её сон, и ему стало страшно, что она может проснуться и всё исчезнет.
Что за странная мысль – словно она отбилась от фантастического хоровода, кружившегося недавно в его мозгу… Эти безумные мысли, порождённые необузданной фантазией, лежащие за гранью рассудка, как они пришли ему в голову? Он попытался припомнить их и не смог. И
внезапно стремление вернуть эти мысли поглотило его без остатка, сделалось для него важнее всего на свете. Хотя он и не помнил никаких подробностей, им овладела твёрдая уверенность, что на какое-то мгновенье ему открылось нечто очень важное.
Он не помнил, в чём заключалась его догадка, но его охватило то ощущение лёгкости, какое бывает у человека в полусне, когда мозг не скован логикой и внутреннему взору открываются недоступные наяву перспективы.