— Думаю, что свойственная многим русским ксенофобия кроется в глубинах ущербного национального сознания, — говорила она, очаровательно улыбаясь, — в некоторой дефектности и несостоятельности русского национального характера. Русский народ развивался в условиях непрерывного жестокого рабства, в абсолютном дефиците религиозной и культурной свободы. У него не было избыточных калорий, которые могли быть истрачены на взращивание высокой и щедрой духовности. Отсюда — боязнь новизны, свободы, вторжений извне. Страх того, что пришелец обнаружит их несостоятельность и ущербность. Русские развивались на севере, где недостаток солнца и солнечного восприятия мира. Мы, евреи, — дети тепла и солнца. В нас сконцентрировались огромные запасы солнечной энергии, которые позволили евреям вынести все гонения, совершить громадную религиозную и культурную работу.
— Как бы я хотел в качестве преданного ученика прослушать цикл ваших лекций. Не было бы среди ваших студентов более преданного, чем я, — с куртуазным поклоном произнес Сарафанов.
— Мои суждения не являются плодом теоретических измышлений. — Дина Франк пленительно улыбалась, сияя вишневыми глазами, перед волшебной силой которых не смог бы устоять и Олоферн. — Я была замужем за русским мужчиной. Он был добрый и моральный интеллигент, но нес в себе, как и все русские мужчины, неизбывную ущербность. Он не выдерживал моей иудейской солнечности и в один прекрасный день, когда я объяснила плачевную долю царя Николая Второго его неумным обращением с евреями, мой муж накричал на меня, обозвал «жидовкой», и мы расстались.
— Мне кажется, что любой мужчина — русский, англосакс или правоверный иудей, — все будут чувствовать рядом с вами свою несостоятельность и ущербность. Такую красоту и силу трудно вынести гордому мужчине.
Дина Франк чуть повернула голову на стройной шее, позволяя Сарафанову любоваться ее изысканным профилем.
— Жаль, что вы не говорите на иврите, господин Сарафанов, — она обратила на собеседника сияющие глаза.
— Увы, нет, — ответил Сарафанов, выдерживая ее взгляд, отвечая на него своим, восхищенным, — но готов брать у вас уроки.
— Может быть, я соглашусь. Есть русские, которые приезжают в Израиль, овладевают ивритом и становятся настоящими евреями.
— Рядом с вами и Моисей не чувствовал бы себя настоящими евреем.
Она ослепительно улыбалась, белея великолепными зубами. Сарафанов видел, как светятся пунцовые мочки ее ушей. Чувствовал, что находится в поле ее обольщения, которое сладко и властно парализует его, лишает воли, делает открытым для вторжения. Сквозь ее легкий жакет и шелковую блузку ощущал близкое теплое тело. Задрапированную тканью грудь с приподнятыми смуглыми сосками. Круглый дышащий живот с углубленьем пупка. Жаркий пах, покрытый темным каракулем. Сильные бедра с нежно-голубыми прожилками. Она стояла перед ним, опустив руки с гибкими длинными пальцами, на которых блестели кольца. А ему казалось, что ее рука обнимает и щекотит его затылок. Вкрадчиво пробирается под галстук. Расстегивает пуговицу рубахи, скользя по груди и рисуя на ней вензеля и иероглифы. Так раскрывается полог царского полевого шатра, и в сумерках теплой ночи появляется полуобнаженная, с распущенными волосами Юдифь. Несет на блюде отсеченную голову Олоферна. Его, Сарафанова, голову, лежащую среди крови и фруктового сока.