– Что со мной случится, если прооперируюсь? Может, врач точнее скажет?
– Хорошо. – Мама сдается. Она старается, чтобы голос не изменился. – Терапия тебе помогает не высовываться, словно бы замаскироваться. Система не цепляется к тебе, пока ты в ней и ее не разрушаешь. Однако если во время операции ты покажешься слишком… неисправимой, сама знаешь, что будет.
Знаю, что будет. Но неужели мне это угрожает? Разве я могу оказаться неисправимой? Я родилась сравнительно недавно, я продукт современности. Не то что Дана. Ей каждую ночь снятся цветные сны из прошлого, и она когда-то валялась… где там она валялась? На сене.
– Так ты думаешь, я слишком неисправима?
Не могу поверить. Она мне чего-то не говорит.
– Не думаю, однако все может быть. И потом, они себя не утруждают.
– Мама, я поменяю только функциональность и скорость.
– Верю. Но, меняя это, они заметят, что температура у тебя неустойчивая, что бег нарушил химическую структуру и в работе твоих нейромедиаторов полно отклонений от нормы. Увидят и твои эмоции.
– Разве они могут видеть, что я чувствую? – Я морщу лоб.
– Фиксируя мозговые импульсы, они поймут, что у тебя есть патологические наклонности. Допустим, такие-то импульсы слишком сильные. Неподходящие для здорового человека.
Мама уже проговорилась, что я другая.
– Скажи правду, – прошу я ее.
– Я сказала. – Помолчав, она прибавляет: – Хорошо.
Встает и ходит, ходит по комнате. Я считаю. Одно, два, три… сотни ненужных движений.
Ты была зачата старым способом.
* * *
Вообще в нашем обществе почти не умирают. Все живут долго, а будут жить еще дольше. Затруднения случаются только с теми, кто остался от прежних времен или не такой совершенный, как остальные. Когда кто-нибудь из таких умирает, они чаще всего кричат и вопят. Я не слышала, но так говорит Дана. Они, наверное, выкрикивают все утраченное, все движения, все чувства, все прикосновения, все, чего они были лишены, – такую боль не успокоишь никакими ускорителями. Если человек умирает спокойно, значит, он сумел все потребности перевести в систему. Никакой убыли. Он там поселится навечно.
Растопыриваю пальцы и царапаю ногтями гладкую белую стену. Никаких полос на ней от моих таких же белых и гладких стерильных пальцев не остается. Обхожу комнату, не отрывая руки от стен. Они совершенно белые, и в голове на мгновение мелькает, что белый цвет означает спокойствие. Раньше в квартирах висели картины. Так сказала мама, и я сама про такое читала. Раньше люди жили, утопая в вещах. Кроме мебели были всякие мелкие шкафчики и столики, салфеточки, игрушки, множество письменных принадлежностей, планшетных компьютеров, бумаги. Да, бумаги, люди держали книги на полках. Сколько же на них пошло деревьев, сколько целлюлозы. И еще была одежда. Ботинки. Пальто. Люди меняли одежду как ненормальные, теперь все это можно делать в системе, не загрязняя окружающую среду. Для этого мы изменили свои потребности. Дети засыпали по ночам, обнимая какую-нибудь старую игрушку, полную пылевых клещей, или – вообще подумать страшно – живого человека.