– Смотри, – показываю Мантасу. – Я перекину тебе в телефон. – И даже не спрашиваю, хочет ли он этого.
Сидим на земле и смотрим на дурацкого медвежонка.
– Он милый, – говорю я.
– Ему бы только поесть, других забот нет.
– Он двигается больше, чем мы.
– Но все равно кругленький.
– У него есть друг, поросенок, которого он любит.
– Наверное, это самая большая потеря нашего времени, – говорит Мантас.
– Что?
– То, что мы не можем любить. Только в цифрах можем показать: лав ю, лав ю, лав ю – и сотни сердечек.
Он прав. С другой стороны, если это и утрата, то такая давняя, что я и не вспомню. Разве можно тосковать по тому, чего не испытал? Читать об этом в книгах – одно, а…
– Но ты много читаешь, – говорю я Мантасу. – Намного больше, чем я.
– Еще конструирую. Больше заняться нечем.
Хотела пошутить, а вышло серьезно. Когда работники убрали сейф, у нас не осталось того единственного занятия, которое нам подходило. Он смотрит в телефон, а я в блокнот – мы точь-в-точь как те дети на лавочке в том парке.
– И мы почти не скорбим, ты заметила?
Мантас объясняет мне, что такое скорбь, но мне знакомо это слово – встречалось в текстах.
– Когда ушел дедушка, – говорит Мантас, – я не знал, что чувствовать. Это была первая утрата в моей жизни. И, поскольку я сразу отключился, остался один. Только потом на меня постепенно накатили эмоции.
– В системе, – говорю, – всё отмечают.
– В системе все избегают печальных эмоций. Особенно связанных с физическим уходом человека. Для системы это всего лишь один образ человека, другие в ней остаются.
Однако насчет скорби я с Мантасом не согласна: мы скорбим. Я до сих пор вспоминаю Ину. Разговариваю с ней. Когда она ушла, я страшно злилась, мне хотелось все растоптать. Хотелось растоптать и тогда, когда мама не захотела со мной встретиться. Ничего. Сегодня вечером встретится.
– Дедушки нигде не осталось. Было страшно.
– Ты с ним часто виделся?
– Мы вместе жили. Как в старину.
Каждый день?
О боже, это и правда страшно. Страшно отвыкать. У меня от тоски бион в тот же день распался бы.
– Как? От чего умер твой дедушка?
– Очень редкий случай. Во время терапии.
– Во время терапии?!
– А что? Что такое?
– Пойдем к Дане, – толкаю его блокнотом. – Ее сегодня опять не было. Может, ее уже совсем нет?
Дана есть. Мы сидим в ее комнате.
Она такая же, как раньше, нисколько не изменилась.
Как и Мантас, когда я увидела его в магазине без обезьяньего хвоста.
– Вы, наверное, уже знаете про мою ежедневную терапию, – говорит она ни весело, ни грустно.
Ежедневная терапия? Звучит угрожающе.
– Дана… – Я хочу сказать, чтобы она туда не ходила, как в тот раз сказала, чтобы не пила лекарств, но сейчас все не так просто.