— Только вези нас беспременно через погорелые места!
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.
Прач возликовал.
— Самих убийц за ворот ухватили! — говорил он, пыхтя от волнения.
Но мужчины оказались сапожным подмастерьем и сидельцем из лавки, которые ехали к знакомым женщинам.
— А наказывали мы через погорелые места ехать от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну а мы как — ничего себе… слава Богу… — объяснили они, показывая кулаки.
И их отпустили. Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, седьмого числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой любимским мещанином Иваном Григорьевым.
Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.
Уперлись на этом, и конец.
Мы их посадили. Я занялся проверкой паспортов. Все оказалось в порядке.
Вызывали Никитину, и не знаю, боялась ли она очень, только не признала ни того, ни другого.
А между тем уверенность, что это именно одни из «душителей», была во мне так крепка, что я передал ее и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло.
Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением повторялись.
Я уже падал духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
Я упоминал выше про шайку грабителей, оперировавшую в это же время в Петербурге. Она состояла из шести человек, и тому же Келчевскому поручено было производить по этому делу дознание.
Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время.
Он в свою очередь никогда не отказывал мне в этом, и должен сказать, что если впоследствии, уже будучи начальником сыскной полиции, я умел добиваться признания там, где мои помощники совершенно терялись, то этим я целиком обязан Келчевскому.
С десяти слов он умел поставить допрашиваемого в противоречие с самим собою, загоняя его совершенно, и у сбитого с толку добивался наконец правдивого рассказа.
Так и тут. Разоблачение шайки делалось быстро, роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.
В тот самый раз, о котором я рассказываю, он допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, вдруг сказал ему:
— Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам соответственно…