Наклонился к Дагуру и едва не вылив на него содержимое кувшина, прошептал:
— Свободы вообще нет. Есть только те, кто в нее верят и стремятся ощутить. А есть те, кто давно понял, что ее нет, а одного ощущения мало. И что на улице, что здесь одинаково хреново. Так вот. Я из тех, кто это понял.
Дагур откинулся к стене.
— Быстро ты повзрослел, мальчик.
— Опять же. Здесь жизнь такая, что взрослеешь быстро. А значит и умнеешь. Потому как те, кто не поумнел, теряют руку. А я хочу быть грустный, избитый, отчаявшийся, но с рукой.
— А что не смоешься отсюда? В смысле из Еловы. Только что спрашивал про острова, про юг. Каждую весну приходящие капитаны мальчишек берут. На грязную работу, конечно, но все лучше, чем здесь.
— Полагаешь, я не думал об этом? Думал. Это же возможность. Если не на корабле юнгой устроится, то хотя бы из города смыться. Где бы ни был, хуже, чем здесь не будет.
— Так в чем дело? Капитаны состязания устраивают, кто по мачтам лучше карабкается — ты даром, что худющий, силы-то есть, я вижу.
Курти вздохнул:
— Они с родителями приходят. Те за них капитанов и просят. Я уже пробовал. Меня не подпустили.
— Я уже жалею, что затеял этот разговор. Что тебе сказать?! Держись тогда.
— За что? У меня ничего нет.
Старик повертел кружкой по столу:
— Даже надежды?
— Почему? Я надеюсь.
Курти еще ближе наклонился к Дагуру и почти шепотом закончил:
— Надеюсь выжить.
— Это не надежда.
— Другой нет. Надеяться можно, если веришь, что жизнь изменится к лучшему. Мне надеяться не на что. Я бы описал тебе мое будущее, да не буду. Хреновое оно. Хочу лишь выжить.
— Что это? Жизнь что ли? Куда уж хуже парень?
С улицы раздался крик. Посетители прекратили гомон и прислушались.
Дверь распахнулась. На порог прыгнул какой-то малый из местных моряков.
— Воришку поймали! С третьим предупреждением! Сейчас потеха будет! Айда все на площадь!
— Как видишь, может быть и хуже. — Курти смотрел перед собой. Лицо как мел.
* * *
Полицейские и судьи заметно торопились. Вечерело, но жечь факелы, даже ради единственного местного развлечения, городская управа не позволила бы, а про масляные фонари здесь никто и не слышал. От лукавого это.
Выпавший ночью снег превратился в грязь, и толпа размазала его по площади. День был ясный, по местным меркам, но как только начало темнеть, пороша вновь посыпалась на головы собравшихся.
Никакого эшафота не сооружалось. И без того площадь маленькая, чтоб загромождать ее. Редких висельников убирали уже через день. Для того, чтоб воришке руку отрубить, тащили плашку — широкую, грубую. Она уже стояла в центре площади, а рядом откровенно скучая, возвышался детина, чьи ладони судя по размерам, могли бы соперничать со створками городских ворот. Сейчас в этих створках был топор.