Нэнни отпрянула назад, насколько позволяло кресло. Его накрашенные алые губы все приближались. Ей хотелось закричать, но она не могла даже вздохнуть. Никогда не думала она, что это будет вот так. Она забилась как можно глубже в кресло и плотно прижала к лицу подушку. Но мужчина был силен, она чувствовала, как он вырывает подушку у нее из рук. Его лицо, пухлые губы, эротичный взгляд… Он напоминал гротескное воплощение образа любовника.
Нэнни услышала, как хлопнула входная дверь, и закричала что было мочи:
– Бьюла, Бьюла, Бьюла!
Послышался топот. Она отбросила подушку. Над ней склонялось лицо глядевшей сверху чернокожей женщины.
– Где болит, мисс Нэнни? Худо вам? Хотите, чтоб я позвонила доку?
– Где он?
– Где – кто, мисс Нэнни? Вы про кого?
– Он был здесь, я видела его, он приходил за мной. Ах, Бьюла, говорю тебе, он был здесь.
– Ох, мисс Нэнни, опять у вас эти кушмары.
Фиолетовая искра истерики погасла в глазах Нэнни, она отвела взгляд от встревоженной Бьюлы. Огонь в камине медленно затухал, зловеще вспыхивали последние язычки пламени.
– Кошмар? На этот раз лишь кошмар? Хотела бы я знать.
I
Этель украдкой открыла дверь в темный коридор, посмотрела направо, налево. Никого не было, она с облегчением вздохнула, вышла и закрыла за собой дверь. Ну что ж, по крайней мере она проверила, и единственное, что удалось выяснить, так это то, что Луиза либо хранит свою корреспонденцию не здесь, либо сжигает ее. «Все, должно быть, уже внизу, обедают, – подумала она, – скажу, что у меня страшно болела голова».
Она тихонько спустилась по лестнице, быстро пересекла просторный вестибюль, потом террасу и вошла в столовую. В комнате звенели голоса смеющихся и болтающих девочек. Никем не замеченная, она заняла место рядом с мадам, за четвертым столом умеренно претенциозного обеденного зала Академии для девушек мисс Берк.
В ответ на вопросительный взгляд мадам она солгала:
– У меня чудовищно болела голова, я прилегла отдохнуть и, должно быть, задремала, поэтому не услышала колокольчика на обед.
Она говорила с безупречной гладкостью и правильностью интонаций, коих мисс Берк добивалась от всех своих учениц, – юная леди семнадцати лет от роду, с родословной, материальным достатком и, разумеется, в высшей степени блестящим умом. Большинство ее однокашниц, однако, считали Этель весьма глупой в том, что касалось повседневной жизни. Этель же возлагала вину за свою непопулярность на Луизу Симон – француженку, обладавшую изысканной красотой.
Луиза была признана всеми в Академии «первой леди». Девушки ее боготворили, а преподаватели ревниво восхищались как ее умом, так и почти неправдоподобной красотой. Она была высокой, восхитительно сложенной, с темно-оливковой кожей. Гагатово-черные волосы обрамляли лицо и пышными волнами струились к плечам – при определенном освещении они излучали синеватый ореол. Ее глаза, как воскликнула однажды мадам наставница четвертого стола в порыве восхищения, были черны как ночь. Ее искренне любили все – все, кроме Этель и, вероятно, самой мисс Берк, которой не очень нравилось, что девушка оказывает на всю школу такое влияние. Она не считала, что это хорошо как для школы, так и для самой девушки. У Луизы были превосходные рекомендации из «Пти эколь» во Франции и Ментонской академии в Швейцарии. Мисс Берк не встречалась с ее родителями, которые жили в своем шале в Женеве. Все формальности были исполнены при посредничестве некоего мистера Николла, американского опекуна Луизы, от которого мисс Берк ежегодно получала и чек на оплату ее обучения. Луиза приехала в начале осеннего семестра, и через пять месяцев уже вся Академия буквально ела у нее из рук.