Ни страха, ни удивления не было.
Разве что досада была.
Потому что случилось это именно здесь, именно сейчас.
Будто бы все события своей жизни человек по собственному усмотрению способен вгонять в параметры «где» и «когда», «нужно» и «можно»…
Сначала хрустнула целлофановая занавеска, отделяющая дальняк от прочего пространства камеры.
Он уже не ждал ничего хорошего от этого звука.
Готовясь к худшему, вжался в и без того продавленное днище шконки, собрался.
Почти не ошибся. Только поморщился, когда из-за складок занавески через порог дальняка тяжело перетекла… гусеница. Трёхцветная: чёрно-рыже-серая. С лёгкой зелёной проседью поверх стоящей ёжиком шерсти. Очень похожая на тех гусениц, что в разгар лета в среднерусской полосе можно встретить в любом огороде.
Вот только размером эта гусеница была с… хорошего ужа. И толщиной в… бутылку-«полторашку».
Потому и так звучно двинулась занавеска, потому и так заметен был этот вытянутый яркий цилиндр на куцей и безликой тюремной территории.
А ещё глаза…
Не помнил он, какие органы зрения имели те обычные огородные гусеницы. Может быть, вовсе их не имели. Зато здесь они были… и были громадными, круглыми и блестящими.
Представлялось, что прикреплялись эти глаза к голове на каких-то верёвочках. Потому и вращались почти по окружности, охватывая своим нервным вниманием всё пространство вокруг.
Злыми и беспокойными были эти глаза. Будто срочно искали кого-то с недоброй целью.
Гусеница неспешным, но очень прямым маршрутом перекатилась под дубок, за которым торкалась нешустрая камерная жизнь: кто-то играл в нарды, кто-то писал письмо, кто-то просто высиживал, дожидаясь своей очереди занять шконарь.
«Если из дальняка, значит, «по-мокрому», но нет на полу мокрого следа, и воды на шерсти — ни капельки, странно…» — только и успел он отметить.
Ещё раз хрустнула целлофановая занавеска, и новый гость камеры — громадная, украшенная орнаментом из множества разнокалиберных бородавок, жаба вывалилась на порог отхожего места. Вывалилась, замерла на мгновение, будто осваивая новую территорию, и заковыляла своим путём. Не по следу гусеницы под дубок, а под сорок пять градусов вбок, почти в самый угол хаты, туда, где обитал на полу, не имевший права спать на шконаре, обиженный Пурген. Именно заковыляла, потому что свои лапы перетаскивала с места на место трудно и нехотя. Так человек передвигается после недавнего тяжелого инсульта.