— Мои? Мои хунхузы? Никогда ни один хунхуз не посмеет ничего у тебя взять! Это твои, русские, увели твоих лошадей!
Чрезвычайно обиженный, Фа-фу ушел. Такая уверенность поколебала меня. Я продолжал розыски на линии, посылал не только на ближние, но и на довольно отдаленные станции, во все поселки, ко всем подрядчикам — словом, всюду, куда только могли угнать коней, — и все напрасно; лошадей никто не видал…
Прошло еще дней пять. Я с грустью решил, что мне уж не видать моих серых.
Вдруг однажды под вечер ко мне без доклада входит Фа-фу прямо в кабинет, чего он раньше не делал, — мрачный и взволнованный, и говорит:
— Твои кони нашлись! Оставь на ночь конюшню открытой, засыпь овса, приготовь сена и жди; только не смотри!
Я не успел и рта раскрыть, как он уже исчез. Оставалось только выполнить его указания. Конюшню вечером оставили открытой, задали корму и стали ждать…
Все было тихо и спокойно, и мы легли спать, ничего не дождавшись.
Рано утром ко мне в комнату опять прибежал конюх и разбудил меня криком:
— Хозяин! Кони есть! Кони есть!
Я спешно оделся и вышел в конюшню. Действительно, оба коня, хотя и с подобранными животами, но здоровые, стояли в стойлах и ели овес.
Удивленный всей этой историей и весьма довольный таким ее концом, я вышел из конюшни. Откуда ни возьмись — Фа-фу. Глаза его так и горели; он весь был как наэлектризованный.
— Есть у тебя ружье? — набросился он на меня.
Я недоумевал.
— Есть, — говорю, ты сам его у меня видел.
— Бери ружье!
— Подожди, — говорю, — Фа-фу, скажи, в чем дело?
— Бери ружье и идем!
— Куда и зачем?
— Идем! Дорогою расскажу!
Я пожал плечами, сходил за винтовкой и вышел к нему. Он так быстро зашагал, что я едва поспевал за ним.
— Ну, в чем же дело? — снова спросил я.
— А вот в чем: ведь ты был прав! В ближайший отряд поступили недавно двое молодых людей. Эти мерзавцы самовольно, не только без ведома данъ-цзя-ди, но даже не сказавши никому ни слова, свели твоих коней и припрятали их в тайге. Негодяи даже не потрудились узнать, что ты — мой друг! Идем скорей — они за этой горкой стоят и ждут, чтобы мы их расстреляли!
Я был поражен. Можно было ожидать всего, только не этого… Я всячески стал уговаривать его бросить это дело.
— Ведь лошади нашлись, — убеждал я его, — и мне больше ничего не нужно: я вполне удовлетворен!
— Ты не понимаешь, — возражал он мне, — здесь два дела: в одном — они виноваты перед тобой, и ты можешь их прощать или нет — это твое дело. А в другом они виноваты передо мной, и я не могу им простить!
Долго я уговаривал его; и, наконец, он сдался только тогда, когда я сказал, что смерть этих людей отравит мне всю жизнь — я буду считать себя виновником их гибели.