Падение жены вывело Лю из пассивного состояния. Глаза его заблестели, он как-то вырос.
— Нет, кончено, — закричал он, — я больше терпеть не буду!
Он бросился к своей постели на кане и вынул из-под ватного одеяла, служившего матрасом, большой нож в деревянных ножнах, с приделанными к ним палочками для еды (с которым обыкновенно китайцы отправляются в тайгу). Выхватив нож из ножен, он хотел броситься на стоявшего посреди комнаты Паня, изумленного неожиданной переменой в Лю. Но жена Лю, успевшая уже подняться с пола, уцепилась за руку мужа.
— Не надо, умоляю вас, не надо, — упрашивала она.
— Нет, старуха, пусти меня, я не могу больше терпеть, иначе все равно он меня убьет. Так или иначе, все равно пропадать; ну, так уж лучше я его убью, чем он меня! — И он стал вырываться у жены.
Пань, видя, что дело приняло неожиданный и весьма серьезный для него оборот, повернулся и выбежал из комнаты.
Лю вырвался от жены и бросился за Паном в коридор.
К несчастью для Паня, он наткнулся на прислоненные к стене рогульки корейцев, уронил их, споткнулся, упал на пол и долго не мог подняться, запутавшись в рогульках и перевязывавших их веревках. Лю подбежал к нему и, не глядя, ударил его куда-то два раза ножом, а затем, бросив нож в угол, вышел на улицу.
Наконец, Пань поднялся и, спотыкаясь, вошел в игорную комнату. Там игра уже прекратилась: все знали, что происходит что-то неладное.
Вид Паня был растерянный донельзя.
— Как же это, — обратился он к игрокам, обводя их недоумевающим взором, — могло случиться? Я убил двадцать три человека, и никто не мог мне ничего сделать, а теперь вдруг меня самого убили… да еще такой смирный человек… Что же это такое?..
Он был жалок, и этот контраст между его прежним каторжным величием и теперешней беспомощностью был так велик, что от него все сторонились, как от зачумленного.
Прошло несколько минут, во время которых наиболее робкие улизнули из притона, а другие, болезненно жадные до всякого, особенно кровавого, зрелища, оставались в комнате: все их существо, как у зрителей в театре во время хода захватывающей пьесы, стремилось узнать развязку трагедии, развернувшейся перед их глазами на житейской сцене…
На полу, под ногами у Паня, показалось пятно крови и скоро он стоял посреди кровавой лужи.
— Эй вы, шпана, где тут убитый? — неожиданно раздался зычный голос полицейского, который незамеченным вошел в игорную комнату. Стоявший всегда на карауле у входа китаец сошел со своего поста, заинтересованный событиями в игорном доме, и пропустил полицейского, не предупредив условным знаком о его приближении.