– Шутоломная, – заругалась проснувшаяся Парашка, – стол чуть не опрокинула!
– О! Маша? Не спишь? Очень хорошо! – Гривцов появился в дверях хмельной, сияющий. – Победу нашу встречаешь! Очень хорошо! – И лихо крутнул ус.
Маша жадно вглядывалась в темноту коридора, стараясь отыскать там того, второго, с кем разговаривал Тимофей.
– Там нет никого, – заметив ее взгляд, сказал Гривцов.
– А с кем же ты говорил, Тимофей Сидорыч?
– Это Васька Карась провожал меня до калитки. Знаешь, из Падов? Лихой унтер! Мальчишкой, бывало, запрягет в санки собаку свою, под дугу колокольчиков навешает и – по селу! Потеха!
– А где же мой Вася?
– Карась-то мой родич, я его большим человеком сделаю. Я теперь знаешь кто? Адъютант самого генерала Богданчика!
Парашка шумно заворочалась на кровати.
– Ради бога, Тимофей Сидорыч, – умоляла Маша, – где Вася? Ты вить обещал...
– А наш партийный вождь Кочаровский! Он гений, Маша! Ты знаешь, что такое гений?
Парашка притворно закашляла, встала.
– Всеми святыми молю: скажи, что с Васей? – не отставала Маша.
Гривцов насупился:
– Дело опасное, но помочь можно. Пойдем ко мне, поговорим. Тут Параше спать мешаем.
– Скажи, скажи, не томи! – умоляла Маша, идя за ним следом.
Парашка так хлопнула дверью, что Маша вздрогнула и оглянулась. В коридоре стало темно, как в погребе.
– Свет зажги, Тимофей Сидорыч! – попросила Маша, переступая порог его комнаты.
– Тут свеча была, – шаря рукой по столу, ответил Гривцов. – Сгорела, наверно.
– Я у Параши лампу попрошу.
– Не надо, – ухватил он ее за руку, – не связывайся с ней, злая она.
– Страшно, темно у тебя. Говори скорей, уйду я.
Гривцов взял ее за руку, притянул к себе:
– Его спасти только ты можешь...
Маша упала на колени.
– Христа ради прошу, ноги целовать буду! Спаси Васю! Где он?
– В Козлове, в тюрьме... в особой камере.
– Спаси, Тимофей Сидорыч! Век молиться за тебя буду! – И зарыдала, уткнувшись головой в его ноги.
– Что ты, Маша, что ты! – Гривцов поднял ее, обняв за талию. – Да я сам к тебе в ноги упаду, – зашептал ей прямо в лицо. – Еще в Кривуше тебя от всех отличал... Маша... – И защекотал усами ее шею.
Она уперлась в его грудь руками:
– Машей-то зови, да в свои не прочь! Не таковские мы.
– Ну, Машенька, ты же сама просишь спасти. А если ты меня оттолкнешь, – прошипел он едва слышно, – зло сделаешь...
Маша почувствовала, как его руки сделались железно-жесткими, нахальными. Он стал молча тянуть ее к постели.
Маша упиралась, шептала:
– Не думай этого, Тимоша, нельзя, грех тебе... ради Христа, пусти!
И – все слабее сопротивлялась, в руках уже не было сил оттолкнуть.