— Ничего не слыхал, а спокойнее…
* * *
— Смотрите-ка, смотрите; Афросинья набелилась…
— И глаза подвела.
— А штукатурка-то и облезла.
— На старой стене.
И жирный смех, переливчатый хохот, мелкая дробь — хи-хи-хи — слились с насмешливым звяканьем ложек.
Кухарка проворно просунулась между двумя простоволосыми толстухами в капотах и шваркнула блюдо с дымящимся картофелем.
— Набелилась и набелилась, вам-то что? Небось не хуже могла бы, а вот честная.
— Разве что с Титовной заодно.
— Две красавицы молоденькие, ха-ха.
— Это к ней пожарный пришёл, не без того.
Афросинья остановилась в дверях ради удовольствия побраниться и, с сердцем отцепляя девочку, путавшуюся в юбках, кинула:
— Пришёл и пришёл? Завидно, что хороший человек?
— А мы Лександру на него напустим. Лександра! Иди в кухню.
— Очень мне нужно кухаркины объедки, я со всяким не путаюсь.
— К ней князья да графы ходят, а уж чиновникам — поворот от ворот. Благородная!
— Цып, цып, цып. Шурочка! Спроси у мамы, что она с пожарным делает. Я тебе конфетку дам.
— Мама, Паша спрашивает, что ты с пожарным делаешь?
Смех; Афросинья плюёт от злобы.
— Что ж вы девчонку портите, — вступается Эмилька (с кухаркой дружить расчёт, особенно здесь, когда хозяйка каждый кусок усчитывает!).
Но Авдотье не до девушек:
— Времена какие! Вчера пошла к арсеналу, а солдат кричит: не подходи. Я к нему с добром, водки несу, и вперёд боюсь, и назад, а он: проходи, застрелю.
— А кто тебя не знает, ты, может, бомбу в караул хотела бросить, — важно заметил Васька.
— Будет тебе! Бомбу! Я и со вчерашнего страху чуть жива. Что я — бунтовщица? Меня все знают, и никто дурного не скажет. Нет, точно кто пришёл и город нам подменил. В полдень вышла на поле — ни одна фабрика не дымит. Стоят себе трубы, небо пустёхонько, поле пустёхонько — ни одна душа с работы с работы не идёт. И куда они все запропали? Прежде тот зайдёт, другой… Теперь вся улица глуха, ни к нам, ни к Мясничихе, ни в трактир. На митингах этих своих женихаются.
Девушки равнодушно жевали.
— И впрямь скучно стало, — услужливо отозвалась Эмилька.
— Ходатай ваш вчера вечор говорил, штукатурка внизу вся обвалилась под залом думским, столы, бумаги — бело! Студенты топочут, — вяло вставила Лександра.
— Какие там студенты! У нас и нет их! Гимназисты да рабочие! Хоть бы и вправду провалились они, проклятые! Позволяют всяким фабричным своевольничать, хоть закрывай дом! Отслужить разве молебен. Васька!
— Чего? — прожевал он ртом, набитым кашей: и так каждый год перед навигацией служил.
— То само собой. Нужно матушке Марьи Египетской порадеть. Смотри, кругом какие страхи. Машутка не ходит, магазины закрыты, в банк пошла — по всей улице доски на окнах наколочены…