«А Офелия?» – спросила Лена сердито.
«А Офелия мечется вокруг и болтает невпопад, поэтому для Гамлета ничем не отличается от остальной толпы предателей», – сказал Митрофанов, пожав плечом.
«И гибнет ни за что».
«Ну… да», – согласился Митрофанов и тоже посмотрел сердито – мол, я-то тут при чем.
«Жалко ее. Пойдем чай пить», – сказала Лена.
Больше они ни Гамлета, ни Офелию, ни иные отвлеченные темы и классические произведения – неклассические тем более – не обсуждали и не вспоминали.
А теперь Лена неожиданно вспомнила. Вместе с кучей остального.
Рассвело в районе пяти, но еще с полчаса небо оставалось белесо-мутным, как пенка на забытой каше, и вдруг разом прогрелось и вывернулось ярко-синей изнанкой, растекшейся на весь мир. Мир казался весенним, ярким и свежим. В таком мире положено жить да радоваться, скача и вдыхая ароматы до боли в легких. Какое обидное несоответствие.
Нос не дышал, а правый глаз ныл. Несильно и нечасто.
Лена так и не напилась – и так и не смогла уснуть. Она лежала с закрытыми глазами, пока не уставала ощущать себя бессмысленной притворщицей, открывала глаза, пялилась в черный прямоугольник окна на почти черном фоне стены, уставала, закрывала глаза, уставала, открывала и пялилась в синий прямоугольник на темно-сером фоне, потом на белесый прямоугольник на серо-бежевом фоне, потом в яркую синь, прорезанную в невнятной тени, – и старательно думала на отвлеченные темы. Отвлекала себя. Иногда успешно.
Но Гамлета, Офелии, Дездемоны и Мценского уезда надолго не хватало – мысли все равно съезжали к своим. Пытались и дальше, к себе, к издевательскому «быть или не быть», но тут Лена вставала противотанковым ежом. Почти получалось.
Лена придумывала, что сказать Саше. Собственный опыт не работал. Он никогда не работает, родительский опыт. Не только потому, что ребенок никогда не бывает копией родителя – он работающая совершенно иначе версия, в которой сходство с прототипом почти всегда поверхностное и почти никогда не влияющее на качественные характеристики. Не только потому, что половина детского возраста у каждого человека и так посвящена слишком старательному и оголтелому вбиранию родительских взглядов, вкусов, словечек и представлений о прекрасном, а вторая половина – столь же старательному и оголтелому отказу от этих взглядов и представлений, и итоговый коктейль никогда не сохраняет вкус сугубо первой или сугубо второй половины. Но и потому, что детям приходится существовать и выживать совершенно не в тех условиях, к которым их готовят родители, учителя и современный мир.