ее и нуждается в ней, просто не знает, как выразить это. Ее не волновали слова врача. Она была его матерью. Она
знала. Она хотела больше тестов. Больше исследований. Они все ошибались.
Только когда Майкл привел ее к нему в комнату — Райан даже не обратил внимания на злых, ругающихся родителей — и заставил ее послушать его, по-настоящему послушать, а потом дал послушать свои диски, правда прорвалась наружу. Она наконец-то увидела. Ну, или услышала. Не важно. Ее сердце разбилось в тот день, все ее надежды и мечты когда-нибудь достучаться до своего светлого ангела затонули в музыке. Майкл и доктора были правы все это время. Все прекрасные переходы голоса Райана, были улучшенной копией оригинальных певцов. Словно ее маленький, талантливый, потерянный ребенок был механическим компьютером. Он поглощал звуки и возвращал их. В идеальном звучании. Он совершенствовал песню, но без своих личных эмоций, какими бы они ни были.
Майкл был прав, но она не могла простить его за это. Тот день был последним, когда она разговаривала с ним. Возможно, далеким был не только Райан. А тот факт, что она являлась одним из лучших адвокатов в Кардиффе позволил разводу произойти быстро и без заморочек. Их брак был расторгнут по максимуму безболезненно.
— Ужасная погодка, правда? — мягкий голос Чери нарушил задумчивость Эдриенн, и она обернулась. Сиделка старалась всунуть бутылочку с соком прямо в рот Райана. — Я надеялась у нас будет «бабье лето».
Чери подняла радостное круглое лицо, несмотря на то, что сок изо рта ребенка полился на подбородок.
— Ну, знаете, такая погодка, о которой все предупреждают, но она так и не наступает.
Эдриенн одарила ее усталой улыбкой.
— Да, я понимаю.
Райан присел на кровать и замер, его голубые глаза уставились в пустоту, которую видел лишь он, губы все еще издавали звуки даже с всунутой в уголок рта бутылочкой.
Эдриенн не знала, каким образом голос Райана не пропал и исказился к этому часу. Однако Райан был единственным ребенком в отделении, который спал двенадцать часов каждую ночь, регулярно как часы. Возможно, его телу были необходимы именно двенадцать часов сна и двенадцать часов бодрствования. Эдриенн часто думала, что эти двенадцать часов, когда Райан был совершенно потерян в темноте собственного разума, должно быть, были самыми любимыми для него. Если он был способен любить что-то. Механизмы работы разума и сердца маленького Райана Скотта были сущей энигмой.
— Не выйдешь в отпуск в этом году? — спросила Эдриенн, притворяясь, что не видит, как сок течет по рэгбистской футболке сына. Она никогда не приходила во время кормления. У нее просто были не настолько стальные нервы — еще одно доказательство ее бесполезности для такого мальчика, как Райан.