– Что там было?!
– Документы разные. Все чистое, незаполненное. Форма офицерская. Карты. Продукты. Оружие. Патроны.
Отвечали беглые зэки охотно, так как прекрасно знали, что за побег им добавят по два-три года, а за предателей родины могут и к стенке поставить.
– Место показать можете?
Уголовники переглянулись, но ответил один Клин, бывший у бандитов за главаря:
– Врать не буду, не знаю, начальник. Где-то ближе к окраине леса, но точно не скажу. Если только вот, Фома. Он местный.
– Ты знаешь, где контейнер?!
Тот шумно глотнул, потом спросил:
– Начальник, а снисхождение нам за это будет?! Все-таки помощь…
После сильного удара в лицо уголовник, оказавшись на земле, торопливо заговорил:
– Начальник! Ты чего! Я же только спросил! Конечно, проведу, начальник! Я помню это место!
Спустя сутки мы вернулись в управление. Без шпионов, зато с грузовым контейнером. Почему агенты не подобрали его, был только один ответ. Не смогли найти. Я так и не узнал, что в ходе облавы, где-то в километре от обнаруженного груза, было найдено три спрятанных парашюта. Переночевав дома, я пришел в управление и сел писать отчет о проделанной работе. Сидеть в теплом кабинете после двух суток, проведенных на морозе, было приятно, вот только взгляд на бумаги, лежащие передо мной, не давал ощутить полное удовлетворение. Впрочем, уже буквально через два часа меня вызвали в дежурную комнату, где собиралась следственная группа, которой было поручено дело по ограблению склада с оружием в одной из воинских частей, где был убит солдат, стоящий на внутреннем посту.
Появился я в управлении уже только через неделю. Работы было много, причем не только оперативной, но и бумажной. Время от времени приходилось выезжать на «проверки». Так мы называли звонки от людей, которые просили проверить того или иного человека. Среди них было немало «пустышек», но именно по такому звонку мы с Максимом Тарасовым взяли власовца, который каким-то образом сумел добраться до Москвы и решил отсидеться у матери. Приехал он под видом сержанта-фронтовика. Участкового вполне убедил шрам на животе и бумага из госпиталя, в которой говорилось, что боец получил множественные осколочные ранения живота, согласно которым был комиссован. Вот только не сумели мы эту сволочь взять живьем. Каким-то звериным чутьем тот понял, что мы пришли по его душу, и начал отстреливаться, а последний патрон пустил себе в висок. Следующие два дня меня не трогали. Все это время я приводил свои бумаги в порядок, потому что майор Васильченко строго заявил: если прямо сейчас не приведу бумаги в порядок, то буду иметь бледный вид. К вечеру второго дня я озверел, закопавшись в бумагах. На третий день утром пришел Быстров, но садиться не стал. Я только поставил чайник. Мы с ребятами собирались завтракать.