— Правда ли, — резко спросил он Пущина, — что ты послал своему родственнику поэту Пушкину письмо о готовящемся восстании?
— Наш великий национальный поэт Пушкин мне не родственник, а только товарищ по Царскосельскому лицею, — ответил Пущин. — К тому же общеизвестно, — добавил он холодно, — что автор «Руслана и Людмилы» был всегда противником тайных обществ и заговоров.
Имя Пушкина упоминалось чуть не при каждом допросе. Показания давали разные. Те, кто потвёрже, проницательнее, опытнее, всячески старались, как и Пущин, снять подозрения с автора «Вольности», «Деревни», «Кинжала», «Андрея Шенье».
Друг Рылеева, декабрист Штейнгель, показывал, что сочинения Грибоедова и Пушкина («кому неизвестные?») он «вообще читал из любопытства». «Решительно могу сказать, — показывал Штейнгель, — что они не произвели надо мною иного действия, кроме минутной забавы».
В таком же духе давал показания Александр Бестужев. «Что же касается до рукописных русских сочинений, — заявлял он с нарочитой пренебрежительностью, — они слишком маловажны и ничтожны для произведения какого-либо впечатления».
Декабрист Лорер делал вид, будто не знает, что стихи Пушкина «сомнительны», то есть вольнодумны. Он говорил: «Насчёт же сочинений Пушкина я чистосердечно признаюсь, — я их не жёг, ибо я не полагал, что они сомнительны; знал, что почти у каждого находятся, — и кто их не читал?»
Но были другие показания: «Мысли свободные зародились во мне уже по выходе из корпуса, около 1822 года, от чтения различных рукописей, каковы: „Ода на свободу“, „Деревня“… и проч.» «Свободный образ мыслей получил… частию от сочинений рукописных; оные были свободные стихотворения Пушкина и Рылеева». «Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что это нас самих удивляло».
Следствие шло… В Петербурге, в Зимнем дворце, решалась судьба декабристов. Там взвешивалась степень виновности их друга, единомышленника — Пушкина. Чаша весов колебалась.
Между тем наступало лето 1826 года.
В тригорском парке, недалеко от «скамьи Онегина», у обрыва над Соротью, возвышается небольшая прямоугольная площадка — старые камни, занесённые землёй и поросшие травой. Это остаток фундамента, на котором когда-то стоял крытый соломой бревенчатый домик-банька. Домик был вместительным, из двух половин. Одна — собственно баня, другая — горница с большими окнами, в случае надобности годная под жильё.
Летом 1826 года в тригорской баньке нередко проводил целые дни, а подчас и оставался ночевать Пушкин. И вот по какому случаю. В Тригорское приехал, наконец, долгожданный гость поэт Николай Михайлович Языков. Горницу в баньке предоставили ему.