Монахи пьют: Варлаам затягивает песню: Как во городе было во Казани…
Варлаам(Григорию).
Что же ты не подтягиваешь да и не потягиваешь?
Григорий.
Не хочу.
Мисаил.
Вольному воля…
Варлаам.
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же по чарочке за шинкарочку.
Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить как мы, милости просим — нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ…
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка, дело, брат, дело! У всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьём до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим».
Последние слова отца Варлаама — это слегка изменённое любимое присловье святогорского игумена Ионы. Пушкин не раз слышал, как Иона говаривал:
Наш Фома пьёт до дна.
Выпьет, повторит
Да в донышко поколотит.
В черновых записях Пушкина есть и такая: «А вот то будет, что ничего не будет. Пословица святогорского игумена».
Была ещё черта, которая роднила отцов Варлаама и Мисаила со святогорскими монахами, — и те и другие ходили собирать «на монастырь».
Святогорские монахи заходили и в Михайловское. И очень может быть, что на вопрос Пушкина о том, как идут у них дела, они отвечали жалобами, напоминающими сетования отца Варлаама: «Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Все пустились в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трёх полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдёт неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьёшь; беда да и только. Ох, плохо, знать пришли наши последние времена…»
Кроме святогорских монахов, ещё одно «духовное лицо» стояло перед глазами Пушкина, когда он работал над сценой в корчме. Это был священник Воскресенской церкви в деревне Вороничи — поп Шкода.
Прозвище своё «Шкода» отец Илларион Раевский получил за весёлый и проказливый нрав. Любил он «пошкодить». Даже во время проповеди потешал прихожан шутками, прибаутками, озорными выходками. И чарочкой не гнушался.
Как рассказывали знавшие его, внешностью поп Шкода был вылитый Варлаам: «А росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое».
С этим простецким балагуром-попом очень любил потолковать Пушкин. Дочь попа Шкоды, Акулина Илларионовна, вспоминала впоследствии: «Покойный Александр Сергеевич очень любил моего тятеньку… И к себе в Михайловское тятеньку приглашали и сами у нас бывали совсем запросто… Подъедет это верхом к дому и в окошко плетью цок. „Поп у себя?“ — спрашивает… А если тятеньки не случится дома, всегда прибавит: „Скажи, красавица, чтоб беспременно ко мне наведался, мне кой о чём потолковать с ним надо!“ И очень они любили с моим тятенькой толковать… потому, хотя мой тятенька был совсем простой человек, но ум имел сметливый, и крестьянскую жизнь, и всякие крестьянские пословицы и приговоры весьма примечательно знал… Только вот насчёт божественного они с тятенькой не всегда сходились и много споров у них через это выходило. Другой раз тятенька вернётся из Михайловского туча тучей, шапку швырнёт: „Разругался я, — говорит, — сегодня с михайловским барином вот до чего — ушёл… даже не попрощавшись… книгу он мне какую-то богопротивную всё совал, — так и не взял, осердился!“ А глядишь, двух суток не прошло — Пушкин сам катит на Воронич, в окошко плёткой стучит. „Дома поп? — спрашивает. — Скажи, — говорит, — я мириться приехал“. „Простодушный был барин, отходчивый…“. „Я так про себя полагаю, — прибавляла Акулина Илларионовна, — что Пушкин через евонные тятенькины разговоры кой-чего хорошего в свои сочинения прибавлял“».