Я отошел передохнуть.
Мимо проходили два человека – туристы. Один, услышав:
– Слушай, ты погляди – это же эта, ну по телеку показывали. Пошли, послушаем.
– Да чего я там не видел, – ответил второй. – Пошли лучше пива попьем на Дворцовую.
– Да ты что, когда еще в Питер приедем.
– Ты мне друг или кто?
– Да никто я тебе, я хочу послушать, я никогда ее не видел вживую, и может никогда не увижу…
– Ну и катись ты, слушатель, я пошел на Дворцовую…
Песни лились и лились, и три зонтика на двести человек, защищали всех, подобно пяти хлебам, накормившим тысячи…
Дождь стал плотнее. Мы ответили, сомкнув строй, никто не ушел. Казалось, что мы стоим в сфере, внутрь которой вода не попадает. Это был свой мир, с другими законами, не подвластными законам, предложенным дедушкой Ньютоном.
С каждой песней становилось легче. Даже Барклай прислушивался в пол-оборота. На «Париже» его торс напрягся, почуяв имя неприятеля, но поняв, что «все свои», вернулся к привычному времяпровождению, взирая на вечно спешащий куда-то Невский проспект…
А еще через пару часов бежать было некуда, ибо куда тебе бежать, если ни одной сухой нитки все равно не осталось…
Не для молвы, что, мол, чудак,
а просто так.
В. Высоцкий
Всего раз в жизни я встретил ее случайно. Две тысячи пятый. Зима. Холодная. Питерская. За тридцать. На Невском. У Маяковской, закутавшись в пуховик, она коротко кивнула.
– Холодно, – сказала перехватив взгляд.
В валенках никто не ходил уже лет двадцать.
Мы заглянули в подвальные «Двадцать четыре», спустившись по каменным, затертым до дыр ступеням. Если двести лет назад этот магазин уже существовал, то, наверное, в него захаживал еще Федор Михайлович.
Мадам Брошкина за прилавком, заподозрив неладное, неотступно наблюдала, косясь то на валенки Гавроша, то на наши руки. Помада и пудра не могли скрыть прячущегося в засаде опытного охотника, готового кинуться на защиту стеклянных шеренг.
Подошли к кассе.
– Чего вам, молодежь? – недобро спросила Брошкина.
– Голуаз, – буркнула Гаврош.
– Голуаз? – переспросила Брошкина.
Гаврош кивнула и напряглась – не внешне, нет, я почувствовал, как сжалось ее нутро. Изготовилась как пантера перед прыжком и играет скулами.
Неужели даст в морду – я испугался и на всякий случай просчитал, что до выхода было метров пять. Если что – успеем сбежать.
Ее левая рука сжалась в кулак, я услышал хруст суставов.
Правой полезла в карман джинсов, достала монету и кинула металлический диск на прилавок.
Я перевел взгляд с продавщицы на летящую монету, блеснувшую отражением в воздухе. В этом и была моя главная ошибка. Бестия провела меня этим нехитрым приемом. Когда я поднял глаза, за прилавком стояла Василиса Прекрасная в самом соку и улыбалась, излучая доброту и приветливость.