– Не надо, Надь. Это меня и губит.
– Я взрослая уже, дед. Могу сама решать, чем убиваться.
Дед протянул зажигалку. Поморщился, но больше ничего не сказал.
– Я тебе там галстук привезла. Видел?
– Пф. Ага. К коровам его и надену.
В голосе деда сквозила обида, и Леся еще острее осознала свою неуместность. И зачем она только приехала? Но бабушка по телефону сказала, что дед серьезно болен. Видимо, не настолько.
Леся собралась встать, но дед вдруг положил шершавую ладонь на ее руку и коротко попросил:
– Посиди чутка.
После третьей сигареты, когда ветер разметал последние облака ватными хлопьями, дед сказал:
– Ты – молодец, Надюль. Правда, молодец. Одна из нас вырвалась… Много видела чего. Счастливая ты?
– Счастливая.
– И делаешь то, о чем мечтала, а?
– Да, – Леся с вызовом посмотрела на деда, но он к ней не оборачивался.
– Это правильно, да… – дед глубоко вдохнул и зашелся сухим кашлем.
Леся, не зная как себя вести, неумело похлопала его по спине, словно это могло хоть чем-то помочь.
– Надюль, а знаешь, – дед прочистил горло. – Вот так я со своим дедом сидел…Много, очень много лет назад… Он мне рассказал, что когда-то, когда был еще совсем мальчишкой, мечтал о море. Хотел в моряки уйти, да там по хозяйству без него не справлялись, да и пробиться в портовых городах сложно было… Но он говорил, что до смерти море любил. Что в каждом облачке видел, – дед хихикнул в усы, молодея сразу на полвека, и Лесе невыносимо захотелось его нарисовать. Такого же старого, морщинистого, но овеянного розово-золотым свечением, шедшим из самой груди. – А я, Надюль, рисовать мечтал… Только что ж тогда, в послевоенное время, рисовать можно было? Агитплакаты, да кубы с кругами, вот как… Хорошо, конечно, даже денежно было, но противно мне стало… И не рисовал больше никогда. А мамка твоя петь в хоре мечтала, да мы ей крылья-то обрезали, тут оставили, она за папку твоего непутевого и выскочила… Я к чему, Надюль… – дед посерьезнел. – Ты – молодец. Первая, кто смог. Мой дед о море мечтал, а ты вон… Океаны бороздишь. Только, если уж сбылась мечта твоя… То все правильно должно быть, по-настоящему, Надь. Не понравились мне твои рисунки, души в них не чувствуется, но если твое это…
Леся вспыхнула. В груди ее всколыхнулся праведный огонь.
– Да я их самой душой пишу, так Мишель говорит! – Леся вскочила с лавки, горький ком обиды стиснул горло.
– Мишель, небось, твой, за большие деньжища это втюхивает, вот так и говорит… – беззлобно продолжил дед, зажигая новую сигарету. – А я вот что скажу, Надюль, что раньше ты живых людей писала. А сейчас – черт пойми, что. Как будто живого человека сто лет не видела…