– Живу.
Прямо ответил, без обиняков. И в глаза прямо посмотрел. Не боится.
– И сколько?
– Полтора года уже. – Даня отломил огромный кусок батона и макнул его в банку яблочного варенья. – Выгонять будете?
– Так ты, значит, на Полинке моей жениться собрался?
– Собрался. И женюсь, – Даня с причмокиванием облизал пальцы, по которым стекало варенье. Специально, что ли, бесил?
Степан Петрович закрыл лицо руками. Сдавленно спросил.
– А Полинку мою хоть любишь?
– Люблю.
Твердо сказал. Уверенно.
– Докажи. – Степан Петрович усмехнулся. – Вот на что ее волосы похожи?
– На волосы, – Даня приподнял бровь. – А что?
– Нет, ты не понял меня, – Степан Петрович сжал кулаки под столом. – Какие они?
Даня улыбнулся. Глупо так, по-детски. Лицо его преобразилось, мягче стало.
– Родные.
Степан Петрович усмехнулся, но подумал, что так и есть. Родные, пожалуй, лучший эпитет, который можно было подобрать.
– Хорошо. А улыбка ее какая?
Даня лапищу свою к груди прижал. Заморгал быстро.
– Теплая.
Степан Петрович встал со стула, отломил и себе батона, да и пошел на остановку. Тут дальше сами разберутся. Разные, не разные. Главное, что друг друга любят.
…"Дура,
плакса,
вытри!" —
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
"Боже!",
бросился на деревянную шею:
"Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!"
Музыканты смеются:
"Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!"
А мне – наплевать!
Я – хороший.
"Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?" – мягко закончила Нина. Она стояла на сцене, разгоряченная и счастливая. Грудь ее взволнованно поднималась, щеки пылали, взгляд, полный звезд уперся в темный потолок актового зала. Ей аплодировали, долго и протяжно. Читать Маяковского так, как читала она, не дано было никому. Казалось, она через года протянула руку к почившему поэту, и он крепко ухватился за нее, вернулся в мир говорить устами юной девушки то, что не успел сказать при жизни.
Нина любила Маяковского больше жизни. А еще она любила Вадика. Он сидел в первом ряду, нахально щурясь и улыбаясь ей.
– Вроде, неплохая Нинка, да? – шепнул он другу, сидевшему рядом.
Толик не ответил. Он аплодировал с такой силой, что отнимались ладони. Звенящий голос Нины проникал в самое его сердце, прочно занимая там место на долгие годы.
– Э, Толик, ты че, – Вадик недовольно ткнул друга под ребро, когда тот подскочил на ноги.
Вадик сам подал руку Нине, сходящей со сцены, и провел к ее месту.
– Ты че на нее так смотришь, Толик, я не понял? – настойчиво повторил Вадик.