А в одно лето вокруг Маниной будки все заплела тыква. Наверное, ветром принесло семечку, ума не приложу, как еще она могла там взяться. На стеблях распустились большие желтые цветы. Мы шутили еще, что Малышка, прям как золушка. А она лежала в тени, прячась от несусветной жары, и выглядела все еще как маленькая собачья принцесска.
В тот же год, уже в декабре, ее не стало. Вокруг ее будки по-прежнему плетутся цветы и тыква раскидывает мощные листья. А я, каждый раз любуясь вспышками фейерверков, вижу на небе новое созвездие маленькой сельской собаки.
Сегодня утром уши позволили мне проснуться под пение птиц. Я думал, что слух никогда не вернется, а тут вот тебе – подарок. Даже давно гниющий зуб чуть поутих, а желудок и вовсе не стал урчать от голода. Молодцы, ребята, продержимся еще денечек, правда же?
Я улыбнулся луже. Лужа ответила мне противной скалящейся рожей, обросшей седой щетиной. Рожа тут же вспучилась и исчезла – по воде пошла рябь от капель дождя, но я продолжал улыбаться. Надо же, услышал! Ус-лы-шал! Человеку, который раньше жил одними только звуками, что-то слышать – абсолютное счастье.
Да…раньше жил звуками, а теперь вот… Да нет, я не злился на Ритку, что выгнала отца из дома, не злился и на мужа ее, юриста, который так все ловко провернул. И на Оксанку, сестру, не злюсь. У нее дети, внуки, я все понимаю. Что ж им делать со мной…Глохнущим, бесполезным.
Глаза, что ли, опять воспалились? Снова слезятся. Противно так щиплют…Давно такого не было. Может, потому, что не слышал я давно, да Ритку давно не вспоминал…Ее маленькие тонкие пальчики на моем саксофоне, улыбку ее, когда на моих руках взлетала она до потолка…Эх, доченька, доченька…
Я встал, чтобы размять кости. Холодно на улице. А болеть без полиса просто-напросто не-воз-мож-но. Утер мокрый нос, чтобы казаться не таким безобразным. Хотя вид мой портил, конечно же, не один только нос. Я осмотрелся, проверил урны. На душе было неспокойно. Для чего я сегодня услышал? Что хотят от меня высшие силы? Что уготовили они мне? Если позовут, наконец, буду только рад. Намучился, вот честно. Намучился… А самому уходить как-то боязно.
Не слышал я с прошлой зимы. А тут вдруг, просыпайтесь, Геннадий Павлович, вставайте и идите вперед. Упорно идите, долго. И я шел. Пару раз остановился, выставив руку. Подали двадцать восемь рублей. Если постараться, можно насобирать еще. И тогда горячий кофе согреет мою грудь, а булка свежая…нет, не булка, пирожок и обязательно с мясом. Да. Вот он успокоит ворчащий желудок. И к чему человеку столько есть? Отчего нельзя наесться заранее? Знал бы, не стал бы шестьдесят четыре года завтракать одним кофе. Ел бы так, чтобы на всю жизнь хватило. На такую жалкую жизнь. Глаза почему-то вновь защипало. Точно подхватил конъюнктивит.