— Дана… — Жрица не успела договорить.
Вскрикнула Лиза. Зотов развернулся, вытаскивая ятаган.
— Амага!
— Амаканга!
— Стоять, курганник! — Знакомый голос был приглушен маской — личиной горгоны Медузы, принадлежавшей некогда сарматской царице. В руках кинжал — лезвие у горла Елизаветы.
— Черт, — прошипел Зотов. — Люба, не дури.
— Пошел ты… — Незнакомое слово слетело с губ.
— Амаканга! Сестра! — Дарсата шагнула вперед. Она узнала кинжал в руках царицы — достаточно крошечного пореза.
— Стой на месте, сестра! — на сарматском.
— Отпусти девушку, Амаканга. Уйдем домой.
— Уйдем, несомненно. Но сначала этот раб ответит за свое высокомерие.
— Чем он оскорбил тебя?
— Он отверг меня, Дарсата. Что может быть более оскорбительным для царицы сарматов? Ты знаешь, я убила не одного врага, и их скальпы украшали мое седло. И я воспользовалась правом выбора. Выбор пал на этого недостойного.
— Амаканга, но твой муж — Мадсак. Вспомни: я сама давала вам брачную чашу.
Люба смолкла. Макар ни слова не понял из разговора. Он видел, что слова осарты смутили дух, живущий в девушке сейчас. Кинжал у Лизиного горла чуть опустился.
— Послушай меня, Люба. — Он стал на колено и положил ятаган на землю. — Пожалуйста, послушай. Отпусти Лизу, я тебя умоляю. Отпусти, и можешь меня прикончить, если уж тебе невмоготу.
Она засмеялась.
— Видишь, Зотов, как ты слаб. — В голосе зазвучало презрение. — Стоит придавить твою проститутку, и ты готов лизать мне ноги. Я ненавижу и презираю тебя, курган-ник. Да и какой ты курганник! Курганник — гордая вольная птица, а ты — побитая шавка, вор-конокрад.
— Кто угодно, только отпусти Лизу, — согласился он, опуская повинную голову, чтобы она решила, что он раскаивается. Он опустил голову, пряча от Любы гнев, разгорающийся в душе, ярость, готовую вырваться наружу мгновенным броском на противника. Любовь не успела бы полоснуть по горлу сестры — левая рука курганника коснулась рукояти ножа, висящего на поясе. Двоедушница прикрылась сестрой, но ее правое плечо открыто, и этого достаточно…
* * *
— За что?! — Макар схватился за левую руку, морщась от боли.
Даже слезу пустил от обиды.
— Халтура, — рассерженно ответил дед Федор. — Подбери нюни!
— Левой у меня не получается…
— Вранье! — Старый Федор отобрал нож и всадил его в бревно почти без замаха. — Видал?
— У меня не получается, — упрямился внук, потирая ушибленное место.
Старик огорченно вздохнул. Уже час они тренируются, и дела у Макара идут из рук вон плохо. Возраст. Вбил себе в голову, что все уже умеет, понял, что талантлив в рукопашке, и теперь ломается, как сдобный пряник.