Суровея нашла приют в Невидье – единственном месте, подходящем для таких, как она. Рана на голове зажила, на этом месте даже снова выросли волосы, но только совсем седые[19].
В Невидье и родилось ее дитя. По виду малец не отличался от обычных – ни шерсти на ногах, ни клыков во рту, ни медвежьих ушей, ни еще каких примет лесного рода на нем не было, и Толкун-Баба даже было усомнилась: верно ли медвежий сын? Нос точно как у Теребеньки! До семи лет мальчик оставался при матери, а потом его забрал к себе дед Лукома. Постепенно былая уверенность вернулась: Суровей Суровеич вырос крупным, сильным и угрюмым. Жить с людьми ему было не суждено, и он их почти не знал. Дед Лукома вырастил его, но с двенадцати лет при себе, с другими отроками, приходящими на выучку, не держал, а устроил ему берлогу в лесу. Дедовы ученики видели Суровея редко, но никто не возвращался в белый свет, не сразившись с ним. Отроки выходили на него втроем – только так у них и появлялась надежда его забороть. Иные из-за него лишний год, а то и два ходили без жениховского пояса – пока не одолеют. Говорили с обидой: такой удалой, чтоб сборол его в одиночку, не народится, пока медведь еще какую бабу в лес не уволочет.
Под серым платом седая прядь в волосах постаревшей Суровеи не была видна. Да пожалуй, отметила Карислава, у «медвежьей женки» сейчас вся голова седая, она ведь живет здесь, в Невидье, уже более двадцати лет. Карислава застала «медвежонка» еще при матери – его отправили к деду Лукоме на третьем году обучения Кариславы. Взрослым она его и не видела, только слышала рассказы хотимировских отроков.
Толкун-Баба не сказала ей, откуда у Яры возьмется «священное дитя». Но Карислава и сама понимала, на кого укажет Толкун-Баба как на лучшего посредника между миром людей и богов.
* * *
О том, что русы двинулись от Хотимирля вверх по Горине, дружина Коловея проведала два дня спустя. Не было среди деревских ратников такого хитреца, чтобы умел бегать серым волком и летать сизым соколом, поэтому оставленным близ Горины Лихарю с пятью парнями потребовалось время, чтобы вернуться к Припяти и пройти по ней немного выше – туда, где в лесном стане ждал их Коловей с остальными людьми. С воды видели две-три пустых, брошенных жителями веси – все попрятались от русов по лесам, за болотами.
Прежде чем устроить стан и выжидать, древляне долго и жарко спорили. Многие стояли за то, чтобы сейчас же объявиться перед Благожитом и предложить ему свои топоры. Объединившись с дреговичской ратью, можно было наголову разбить уступающих числом киян. Ни один рус не вернулся бы с Припяти и головы их вожаков висели бы на кольях городца и святилища. Это казалось так просто – решительный натиск, и нет его, Святослава киевского, нет и дружины его. Только и останутся в преданиях горькие плачи матери по сыну.