Лёлишна из третьего подъезда (Давыдычев) - страница 8
Жизнь у Головешки была в высшей степени скучная. Он даже читать не любил. Да чего там читать, он даже в футбол не играл.
А Горшков ему одно твердил!
— Думай. Включай свою мозговую систему на полную мощность.
Нет уж, если жизнь не удалась, никакая тут система не поможет, сколько её ни включай! Вот раньше, когда с жуликами дружил, жить было интересно. Воровать Головешке (а так его прозвали за то, что он был черноволосый и всегда чумазый), скажем прямо, понравилось. Конфеты ел, в кино каждый день ходил, мороженое по нескольку штук за один раз сглатывал, по целой бутылке фруктовой воды выпивал и целой булкой закусывал. И он очень, помнится, удивился, когда его забрали в милицию. Испугался.
Ничего не понял: ведь до этого он не задумывался над тем, что берёт чужие деньги, что совершает преступление, что не будь он маленьким, то за свои делишки угодил бы прямо в тюрьму.
Головешка выслушал Горшкова с величайшим вниманием. Раскаяние его было настолько очевидным, что разговор в милиции занял не более получаса.
Однако на другой же день милиционер явился к нему домой и долго разговаривал с матерью, Ксенией Андреевной, расспрашивал её о жизни.
Мать, конечно, расплакалась: сын растёт непутёвым, без присмотра. А она больная, вот уже несколько лет не встаёт с постели. И если бы не соседка тётя Нюра, то неизвестно, как бы и жили. Лечить-то лечат, а вылечить не могут.
Головешка был благодарен Горшкову, что тот не рассказал о карманных кражах. А то бы мать совсем расстроилась.
Потом милиционер побывал в школе и через месяц примерно добился, чтобы мальчишку перевели в интернат.
Но Головешка опять связался с жуликами. Горшков опять его поймал. На этот раз разговор в милиции был куда строже. Тут мальчишка впервые услышал слова «неподдающийся» и «колония». И на этот раз Горшков рассказал Ксении Андреевне всё.
— Только в интернате не говорите! — взмолился Головешка. — Я тогда оттуда убегу!
— Ты не пугай, — строго сказал Горшков. — Условия не ставь. Мы тебе условия ставить будем.
— Вы уж его больно-то не ругайте, — попросила Ксения Андреевна, — он у меня переживательный очень.
— Он у вас несознательный очень, — поправил Горшков. — Зря вы его жалеете.
— Да как же мне его не жалеть? Ведь он у меня один. Он одна моя надежда на старость.
— «Надежда, надежда»! — проворчал милиционер. — Если его сейчас же в руки не взять, не приструнить, он вам такую старость организует, что наплачетесь.
И не стало Головешке покою. Горшков от него не отставал, всё хотел чем-нибудь увлечь. Хоть бы футболом! На стадион его бесплатно проводил. Ничего не получалось. Ничем не интересовался Головешка. Ничем.