Солнечные лучи пронизывали кроны высоких деревьев… Странный свет. Словно золото зачем-то покрыли тоненьким слоем серебра. Это красиво, но это непривычно. Чужое небо, чужое солнце.
Чужая земля, которая, хотят они, или нет, должна стать родной. Просто потому, что нет выбора.
Но если раньше при мысли об этом на князя нападала тоска, то сейчас что-то неуловимо изменилось. Что именно? Он пока не мог это уразуметь.
Если не знать, что это царский кабинет, и не догадаешься.
Простая мебель, простой стол, покрытый сукном, бронзовая, с тонкой серебряной отделкой, чернильница, несколько перьев и исчёрканных бумажных листов.
Всё, если не считать пары незамысловатых канделябров, в которых в преддверии вечера стояли свежие восковые свечи, да коробочки с резаным табаком. Простая моряцкая трубка уже исходила дымком в руках очень высокого худощавого человека в мундире офицера Преображенского полка. Треуголка лежала на подоконнике.
— …Так и живут в Измайлове, как цыгане, табором, государь.
— Пусть поживут, освоятся. А я потом решу, куда их… Испоместить знатных поближе, или на рубежах селить.
— Иные, мин херц, уже на службу просятся.
— Которые просятся, тех ко мне, экзаменовать стану. Поглядим, на что способны.
— Один из них давно здесь отирается, Пётр Алексеич. Аудиенции просит. Измаялся, ожидаючи. Примешь?
Острый взгляд государя не вязался с одутловатым, болезненным лицом землистого цвета.
— Кто?
— Князь ихний, твой крестник.
— Чего хочет? Только службу предложить, или ещё что?
— Насчёт ихней медицины поговорить. Ведь болеешь ты, государь.
— Мне одного клистира ходячего пока хватает, — набычился вышеназванный.
— Осмелюсь доложить, мин херц, однако крестьяне измайловские уверяют, будто по первой альвы сильно недужили. А старая княгиня их травами лечила. Бывало, что поднимала едва ли не с одра смертного. Также говорят, будто и мужиков окрестных травами пользовала. Досель не помер никто… Я-то, Пётр Алексеич, за ушастыми в четыре глаза гляжу, как ты и велел. Бабы у них травницы знатные, куда там нашим.
Снова взгляд — на сей раз не острый, а насмешливый. Облачко табачного дыма, на миг затуманившее и лицо, и обычный офицерский камзол, предпочитаемый государем вперёд всех прочих одежд.
— Ладно. О бабах альвийских и их познаниях успеем поговорить. Одними травами, говоришь, лечат?
— Да бог их знает, одними ли травами. Ты лучше у князя сам спроси.
— Приму я твоего князя, приму, — усмехнулся император, снова пыхнув трубкой. — А ты за дверью постоишь, послушаешь. После скажу тебе, что делать… Ну, зови альва.