— Как и ваш племянник, — напомнил господин титулярный советник.
— Если меня обвинят в убийстве императрицы, опала коснётся всего моего народа. Нет, Никита Степанович. Латыни, быть может, я не постигла, но отдельные изречения уже ведаю. Есть среди них и такое: quo prodest. Ищи того, кому выгодно.
А этой принцессе палец в рот не клади, всю руку откусит. Зная о заговоре только самое общее, сходу назвала имя главного злодея. Наблюдательна, ум цепкий и недобрый, а рука к мечу привычна. Что ж у альвов за мир такой, если иному среди них не выжить?
— Будь моя воля, я бы вас на службу взял, — в голосе Никиты Степановича не было даже тени иронии. — Но всё в руках государевых. Согласится приставить вас к настоящему делу — так тому и быть. Нет — не обессудьте.
Тонкая, задумчивая, одинаковая улыбка озарила лица брата и сестры.
— В последнее время я что-то стал чувствовать себя совсем как дома, — весело проговорил князь альвийский. — Даже не знаю, огорчаться мне, или радоваться.
Ответить ему никто не успел. Сперва в коридоре раздались быстрые шаги, затем явившегося окликнула охрана, тот, само собой, ответил. Судя по тому, как невозмутимо, даже немного отстранённо держалась принцесса, всё шло своим чередом.
Курьеры к Петру Алексеевичу всегда вваливались, как к себе домой, запыхавшиеся, краснолицые. Будто не верхами добирались, а бегом на своих двоих. Хоть и было такое привычно, но Кузнецову это не нравилось. Захоти он убить хоть императора, хоть кого угодно из высшего света, курьер — самое лучшее прикрытие. Они привычны, почти безлики и вездесущи. Придавить настоящего где-нибудь, в его платьишко переодеться, сумку на плечо, и вперёд, делать своё чёрное дело. Ни с кем он, правда, этой мыслью не делился, да и случая не было. Но если всё сложится удачно, то курьерскую службу немного переиначит. Не будут эти ребятки вламываться в кабинет государев, грязными сапогами топоча, как сей бравый парень, а станут сдавать бумаги особому офицеру под роспись. Мороки больше, зато головной боли меньше.
Принцессу курьер, видимо, знал давно. Если он и удивился, застав у неё гостей, то не подал виду. Выложил несколько наскоро запечатанных писем и небольшой кожаный тубус на стол кабинет-секретаря, а затем, не особенно церемонясь, протянул альвийке сложенную в несколько раз цидулку[31].
— Велено лично в руки передать, — сказал он, с какой-то странной весёлостью взглянув на княжну.
Та не стала переспрашивать, кем велено. Либо догадалась, либо знала. Читая сие, в лице не переменилась — что значит воспитание! — но ушки, выглядывавшие из-под густых золотистых волос, порозовели.