— Несомненно, — ответила княжна, с огромным трудом сдерживая улыбку.
А вот Лиассэ сдерживаться не стала, улыбнулась и, отвесив второй поклон, пружинистым шагом ушла в сторону бревенчатой казармы.
Следом, одна за другой, уже выходили из строя женщины, и девчонки, и уже пожившие, со следами увядания на лицах. Все двадцать девять. Альвийский зеленовато-серый строй стал меньше почти вдвое.
— Так-то лучше, — не слишком-то довольно проворчал государь по-русски. — Ну, коли дело сделано, можно и возвращаться. Алексашка, озаботься, чтоб у новоприбывших не было ни в чём нужды.
Княжне из Дома Таннарил следовало бы, садясь в карету, думать о происходящем, о тяготах нынешнего дня и ближайшего будущего. Но нет. Почему-то упорно думалось только об одном: в Петербурге нужно строить мосты. Без мостов это не город, а так, несколько разрозненных островных поселений. А на это нужны деньги, а где их взять?.. Привычная внутренняя дисциплина впервые в жизни ей отказала.
Слишком много событий за столь короткий промежуток времени. Альвы к такому не привыкли.
— Вы, коллега, становитесь вестником несчастий, — невесело вздохнул шевалье де Кампредон, самолично впуская в комнату своего гостя. — Что на сей раз?
Лицо прусского посланника, явившегося под вечер к своему французскому коллеге, выражало что угодно, только не огорчение.
— Друг мой, — спокойным будничным тоном проговорил Марлефельд, — в отличие от…большинства наших коллег, я стараюсь не заводить конфидентов среди конторских писаришек. Новости мне доставляют весьма высокие персоны, иной раз сами не подозревающие, сколь ценные сведения разбалтывают. Оттого я огорчён менее прочих… Вы позволите мне присесть?
— Да, конечно же, — спохватился француз. — Простите, коллега.
Всё те же узорные кресла, всё тот же турецкий перламутровый столик, только бокалов с вином нет. Но пруссак явился не вином угощаться. Если Кампредон правильно истолковал его визит с подобной преамбулой, Аксель фон Мардефельд что-то эдакое вызнал, либо сложил все известные ему факты и сделал выводы. А поделиться информацией решил только потому, что Пруссия недостаточно влияет на европейский концерт. Тон в оном, всё-таки, задаёт Версаль.
— Я надеюсь, шевалье, вы понимаете, что нам вскорости предстоит попрощаться с господином фон Гогенгольцем, — посол Пруссии не любил начинать издалека, сразу заговорил о больном вопросе. — Он был очаровательно неосмотрителен, когда одной рукой готовил проект большого договора с Россией, а другой одобрительно похлопывал по плечу князя Долгорукого, замышлявшего убийство августейшей персоны. Австрияку я тоже говорил: не следует считать русских примитивными дикарями, опасайтесь императора, он гораздо умнее, чем кажется. Увы, меня никто не слышит. Даже вы изволили благодушествовать. И что теперь, коллега? Вы остались почти без доступа к тайнам петербургского двора, а император не сегодня, так завтра потребует отозвания Гогенгольца. Бог знает, кем его заменят, но сеть конфидентов новому послу придётся выстраивать заново. Впрочем, как и вам, и прочим нашим коллегам. О раздражении, каковое воспоследует в Версале, помолчу… Прямо скажу, я вам не завидую.