По тому, как Макаров начал тихонько, бочком, придвигаться к двери, Раннэиль поняла: дело не просто плохо, а хуже некуда. Когда от умирающего царя начинают сбегать те, кто служил ему много лет, значит, заговорщики решились на открытые действия, и медлить больше нельзя.
— Куда это вы, Алексей Васильевич? — она позволила себе на минутку отойти от мужа. — Петру Алексеевичу сейчас ваша помощь нужна, как никогда. Извольте остаться и исправлять свои обязанности до конца.
Она не скрывала двойной смысл своих слов, и от её мрачного взгляда делалось не по себе всем окружающим. Оттого Макаров даже и не пытался возражать. Эта — и убить может. А не она, так её остроухая охранница, немедленно занявшая стратегическую позицию у двери.
Вернувшись, альвийка первым делом встретилась взглядом с супругом… и поняла, что он уже стоит на пороге миров. Стоит и ждёт.
Её ждёт, словно сказать что-то хочет напоследок.
Сил говорить в полный голос уже не было, только шептать. Раннэиль этого хватало, но она всё же наклонилась к самым его губам — насколько позволял живот.
— Должок-то… — услышала она, почувствовав прикосновение пальцев к своей щеке. — Должок я тебе так и не отдал.
— Ох, Петруша, о чём ты только думаешь, — прошептала она в ответ, помимо воли виновато улыбнувшись.
— О том, что верить мог… до конца… тебе одной.
И, когда он шагнул за порог, нить, связавшая их судьбы, превратилась в удавку.
— Мама! Опомнись, мама!
Темнота перед глазами и вязкая тишина в ушах треснули и со звоном рассыпались, разбитые хриплым от слёз голосом старшего сына.
Раннэиль с трудом заставила себя открыть глаза, и обнаружила, что вцепилась зубами в собственное запястье. Видимо, чтобы не заорать в голос от невыносимой боли. Дитя во чреве отчаянно билось — видно, ему передалось состояние матери. Этот ребёнок всеми силами желал жить.
Но и другие её дети тоже хотели жить. Ради них нельзя было терять ни минуты.
Она успеет выплакать своё горе. После, когда опасность минует.
Кто-то из женщин, тихонько всхлипывая, накинул ей на голову чёрный кружевной платок. Раннэиль обнаружила это, только когда приказала себе поднять руку для крестного знамения. Так надо? Да, так надо. Значит, так и будет теперь… Что-то непонятное опять случилось со слухом. Плач Наташи и молитвенные песнопения Предстоящих, начинавших отпевание, она слышала словно издали, зато испуганные перешёптывания дворни за дверью — будто те обменивались мнениями у неё за спиной. Почему-то именно это привело её в чувство.
— Мама, — старшенький продолжал теребить её за плечо. — Слушай. Там, за дверью… Мама, они охрану хотят сменить! Мама! Да опомнись ты!