Дану интересно было узнать, что в Новгороде существовала точно такая же практика, как и в городах — коммунах Западной Европы. Крепостная стена города делилась на участки и каждый участок закреплялся за определенной группой городского населения. Как правило — профессиональной, то есть за ткачами, гончарами, мечниками и т. д. В случае нападения на город, каждая группа должна была защищать свою часть стены и ее же она обязана была, в мирное время, ремонтировать и содержать в хорошем состоянии. Большей частью за свой счет, а, при особо тяжелых повреждениях стены или при большой необходимости — в Новгороде сейчас было и то, и другое — и тяжелые повреждения, и большая необходимость — привлекая к этому и городские средства. Тысяцкий просто возобновил эту, давно неиспользуемую и потому забытую, практику. И Дан мог лишь посочувствовать ему. Впрочем, Дану очень хотелось узнать, как тысяцкий будет выкручиваться — при явной-то нехватке денег — чтобы восстановить новгородские стены, а также, чтобы углубить и расширить ров. А еще Василий Казимер сообщил Дану, что, когда Дан второй раз оказался в доме Марфы Семеновны Борецкой, за дверями горницы, в которой происходила встреча Дана с боярыней и новгородскими — посадником Дмитрием и тысяцким Василием Казимером, сказавшись больным, опять отсутствовал четвертый член этого высшего совета Новгорода, архиепископ Иона — находились двое «зрящих» старцев из Свято-Духова монастыря, что в Неревском конце города. А также вернувшийся из поездки в заонежские владения Борецких младший сын боярыни Федор. Известие об еще одном сыне Борецкой вызвало удивление у Дана, честно говоря, он, как-то, не помнил о нем, точнее, не помнил, чтобы в учебниках, по которым он учился, писали о нем. А, вообще-то, как узнал позже Дан, у боярыни Борецкой было даже четверо сыновей, но старшие, Антон и Феликс, от первого брака, утонули в Онеге несколько весен тому назад — во время «инспекционной» поездки по своим владениям.
Старцы «зрящие» пробыли под дверями почти все время, что продолжался разговор Дана с новгородскими управителями, а потом, когда Дан удалился, старцы вошли в зал. Что, конкретно, старцы сообщили боярыне Борецкой, новгородскому посаднику и ему, тысяцкому, воевода не сказал, однако отношение к Дану людей, определяющих политику, внешнюю и внутреннюю, Новгорода, кардинально изменилось. Из непонятного странника — литвина и за кого еще они там Дана принимали — агента римского двора, маршалка польского короля, секретаря заморского царя или посланника дьявола, он, как-то, мгновенно превратился в аристократа неизвестной страны — а, вот это, как раз, воевода ему сказал — натворившего что-то у себя на родине, бежавшего, и оказавшегося, в конце концов, в Новгороде. И, по счастью, где-то по дороге, возможно в том же Великом Княжестве Литовском, Жемойтским и прочая, прочая, прочая, выучившим словенский язык — хотя и говорившем, до сих пор, с акцентом.