– Кто… там? – тихо, но явственно донеслось из черного угла. Кумлев не узнал голоса и подошел ближе. Снова зажег фонарик. Огромные черные глаза смотрели на него без всякого выражения. И как будто у нее пропало лицо – череп, обтянутый кожей.
– Что же это вы не дали знать? – участливо спросил Кумлев. Он расстегнул пальто и сел возле тахты. – Нехорошо, Нина Викторовна. Я бы сразу пришел. Вы что, болеете… или так?
Нина Викторовна только чуть-чуть повернула к нему голову, глаза не меняли выражения.
– Совсем, я вижу, ослабли… – продолжал Кумлев. Он вынул из кармана сверточек, развернул бумагу и положил на стол рядом с изголовьем кусочек сала.
Клигина вдруг резко повернула голову и посмотрела на сало. Оно было близко-близко от ее лица, и она чувствовала запах.
– Ну, как же это вы допустили до такого? – сокрушался Кумлев. – Это ж моя обязанность – помочь вам. Как можно было…
Клигина не могла оторвать взгляд от сала и частыми глотками слюны пыталась смыть во рту ощущение ожога. Она вдруг легко приподнялась, схватила сало, вцепилась в него зубами, начала быстро отрывать кусочки и глотать.
– Вы жуйте, Нина Викторовна, жуйте, так очень вредно, – сказал Кумлев, с любопытством глядя на нее. Но Клигина его не слышала и продолжала глотать, пока не съела все. Она устало откинулась на подушку – в глазах ее появилось подобие улыбки.
Было похоже, что она заснула, – он слышал ее спокойное дыхание. Кумлев подождал еще… Потом нащупал в кармане финку и начал осторожно высвобождать из тряпки лезвие.
В полумраке он видел белое лицо, слышал дыхание – спокойное, ритмичное, так дышат люди во сне, – яд почему-то не действовал.
Он вытащил финку и смотрел, решая, куда ударить. И вдруг она перестала дышать. Потом шумно втянула воздух, будто захлебнулась им, тело ее шевельнулось, выпрямилось и замерло.
Кумлев подождал еще минут пять, закрыл ее голову одеялом и вышел…
К вечеру заметно потеплело, шел редкий летучий снежок, он приятно хрустел под ногами. Надо было спешить – надвигался комендантский час. Мимо громады Александровского театра, все подъезды которого были заметены снегом, по строгой улице Росси он вышел к Гороховой.
Справа от Адмиралтейства слышался приближавшийся гул. Кумлев остановился. Гул был все ближе. Мимо, обдав теплом и гарью, промчались один за другим три мощных танка.
В сумерках, в сетке снега они пронеслись, как чудовища, и исчезли во мгле, оставив после себя грозный стихающий рокот.
Кумлев стоял, смотрел им вслед и думал.
Когда началась война, самые честолюбивые его мечты становились реальностью. Каждое сообщение с фронта о стремительном наступлении немецких войск было для него трубным сигналом – наступал час вознаграждения за его долголетнее терпение и выдержку! За его неколебимую веру в то, что такой час в его жизни настанет!