Вспомнила, что ехать к ней еще на автобусе. Но после обеда двигаться не хотелось. Так бы и сидела до вечера, глазея по сторонам. Безье, предупредили ее на работе, некрасивый до ужаса. Дома, в самом деле, грязные, облупленные, решетки ржавые. Городок, по словам тетки, существовал еще до рождения Христова, так его, наверное, с тех пор и не мыли. А ей нравилось. Вычищенный, отмытый да заново покрашенный, он потерял бы старинное очарование. Нравились пыльные кривые улочки, то вверх, то вниз, то в никуда, с двуязычными табличками на французском и окситанском, с бельем на балконах, с арабами за столиками, а то и просто на табуретках, на корточках, на чем попало, у порога, в тенечке. Не город, а так, большое селение.
Двигаться не хотелось, а надо бы. Вернуться к железнодорожному вокзалу, откуда ходят рейсовые автобусы, а там еще с полчаса, до новой теткиной обители. Вальрас-пляж, называется. Это хорошо, что пляж. До вечера успеет искупаться. Хозяйка одарила ее очаровательной улыбкой, словно расплатилась она не за салат — десерт — кофе, а по меньшей мере за фунт черной икры. Покинув спасительный тент, окунулась в зной и поспешно перебежала на другую сторону, под листву. А дальше — по широкой платановой аллее, как по цветущей долине (в пятницу ее пешеходную середину заполнял цветочный базар), мимо старинного здания с тремя зелеными арочными воротами, по которым мальчишки били мячом, — здесь еще и театр есть! — все мимо, мимо, остановиться бы, рассмотреть все оттенки герани или обойти театр кругом, полюбоваться орнаментом девятнадцатого века, прелесть отдыха в том и состоит, что некуда спешить и можно бесцельно шагать, теряться, плутать, присесть на случайной скамейке и послушать, о чем судачат обыватели, так нет, надо ехать к тетке… А дальше — каменный, застывший над городом Поль Рике, его замечательный гражданин, его гордость, гениальный самоучка, который хоть и разорился, умер в нищете, но умер счастливый, осуществив главную мечту всей жизни — Южный канал. И, наконец, густой, стрижено-ухоженный «Парк поэтов», со скульптурными фонтанами, с бюстами местных стихоплетов, чью компанию поддержал и родившийся неподалеку Виктор Гюго, почти земляк; из этого мирно журчащего уголка с утками и кувшинками на пруду тоже не хотелось уходить, но нет, пора на автобус, и она спустилась по крутой парковой лестнице к вокзалу.
Квартирка ей понравилась. Особенно понравился высокий потолок и трехметровые, до потолка, окна. А терраса… Ах, терраса! Моря нет, его не видно, но оно где-то рядом, дразнит и манит запахами, радуя сознание своей близостью. Светло, хорошо. И, главное, ничего лишнего. Монашеская простота и строгость: стол, четыре стула, диван, постель на мезонине. Удивительно! Насколько ей помнится, в Париже у тетки было сплошь хламье, накопленное десятилетиями, и ничегошеньки не выбрасывалось. Это у них тоже в роду — бережное отношение к вещам. Куда ж все подевалось? Она подыскивала слова, чтобы выразиться поделикатнее.