— Нечего мне рассказывать! — Зуб довольно недружелюбно посмотрел на преподавателя. — Вы-то чего переживаете?
— Да, ершист ты, брат, ничего не скажешь, — обескураженно пробормотал Степан Ильич. — Ладно, невольник чести, ужин скоро. С довольствия тебя завтра снимут, так что смело можешь идти в столовую.
Зуб повернулся было уходить, но Степан Ильич его остановил:
— Знаешь, Зубарев, — негромко заговорил он, — был у меня один случай. На твой сегодняшний похож. Один наглец шел по чужим горбам как по ступенькам. И я тоже свой горб подставил, хотя лучше всех знал, что подставлять нельзя. Я тогда считал, как вот и ты, будто свою честь спасаю.
Степан Ильич замолчал в задумчивости, и Зуб спросил:
— А куда он шел… по горбам?
— Наверх, куда же. Благополучно дошел. С моей помощью, к сожалению. Тогда я, кстати, тоже мог пойти и рассказать все как на духу.
— И не пошли?
— Не пошел. Считал, что это будет подло с моей стороны… Ладно, Зубарев, мне пора. На ужин приходи. Мы еще повоюем за тебя!
В столовую идти было рано. Зуб неохотно отправился в общежитие. Он злился на себя за то, что грубил этому человеку. Странно получается: хотел, чтобы Степан Ильич дольше поговорил с ним, а сам грубил ему…
12
Начали возвращаться из кино ребята. Общежитие понемногу наполнялось голосами. Зуб в это время лежал на кровати в своей комнате. Лежал прямо в ботинках, отвернув матрац, чтобы не запачкать. Так делали многие, и воспитатели устали бороться с этой дурной привычкой.
То и дело открывалась дверь, в комнату заглядывали ребячьи мордахи.
— Привет, Зуб. Уже пришел?
— Нет еще. Скройся.
Мордаха скрывалась, но появлялась другая, такая же любопытно-сочувствующая.
— Плюнь, Зуб, не переживай!
— Исчезни.
Дверь все открывалась и открывалась, ему что-то говорили, советовали не переживать, плевать и прочее. Зуба взорвало. Он стащил с ноги ботинок и, когда дверь приоткрылась в очередной раз, запустил им. Ботинок грохнулся в моментально захлопнутую дверь и отлетел под соседнюю кровать, Зуб снял второй ботинок. Но дверь больше не открывалась. Видно, было объявлено, что у Зубарева нынче неприемный день и не стоит его тревожить по пустякам. Даже те трое, которые жили с ним в этой комнате, решили не рисковать.
Он лежал и думал, что завтра начнется самостоятельная жизнь. Только на какие шиши он будет перебиваться на первых порах, до того, как что-то заработает? Учебный год только начался, практики еще не было, а в кармане только два рубля новыми. Не попросить ли у Ермилова до первой получки? Вряд ли сможет это сделать — язык не повернется.