Иногда Кафкина тянуло попить воды из луж, при этом он зачем-то еще и взмучивал воду взмахами крыльев. Со дна всплывали грязные частицы, и он засасывал их хоботком, удивляясь собственной деградации. А ведь раньше таким аккуратистом был и жене замечания делал, если она в скатерть или занавеску сморкалась!
Духовные поиски подтолкнули Григория Францевича к большим контактам с нынешними соплеменницами. Бабочки, как и люди, существа общественные, решил однажды Кафкин. Прав, тысячу раз был прав вождь, когда писал, что жить в обществе и быть от него свободным – нельзя. Пришло время влиться в коллектив!
Некоторые сестры сбивались в небольшие стайки. Как видно, вместе-то сподручнее. Вместе весело летать по просторам! Кафкин робко подлетел к одной из стаек и стал копировать движения сестер. Удалось! Кажется, они посчитали его своим. Замечательно! Этак, дай бог, может, со временем получится у них выдвинуться на какую-нибудь должность! С таким умом, образованием, знанием марксизьма-ленинизьма и опытом работы с личным составом! А?! До заместителя командира стаи по политработе вырасти можно будет! А? Учение о классовой борьбе пока никто не отменил. Или тут уже – коммунизьм?
Полетав в стае, он уяснил, что в новом мире Марксовы теории не работают: крылатое население не интересуется прибавочной стоимостью и думает лишь о порхании, насыщении да половом распутстве. Постоянно образовывались влюбленные парочки, которые вначале лишь кружили друг вокруг друга, а затем, спустя малое время, уже и уединялись на капустных листах, цветках, теплых досках или кусках шифера да и начинали свальный грех.
А потом наступил и его черед! Кафкин установил, что рядом кружит подозрительное энергичное существо, сильно и приятно пахнущее геранью. Бабочка эта была большего размера и явно хотела ласки. Ее виражи вокруг Григория Францевича сокращались, а гераньевый дух ощущался все сильнее. Бывший замполит от этого возбудился против собственной воли и впал постепенно в состояние, сходное с испытанным в первую брачную ночь. Он принялся неосознанно копировать движения крылатой прелестницы, и вышло, что воздушный вальс постепенно отдалил их от стаи.
Лишь только они приземлились на теплый кусок рубероида, Кафкин пришел в неистовство: задрожал мелко и быстро, закрыл глаза. А потом, плюнув на мораль и осторожность, распутнейшим манером приставил конец своего брюшка к чужому. И, как сказал бы тесть, понеслась блоха по кочкам! Сколько времени они предавались страсти, он не знал. Минуты остановились, мысли улетели, и Кафкин замер монументально, как пирамида египетская.