— Льюис, ты слышал новость?
— Да, конечно. Завтра мы не работаем, траур. Мы сможем заняться садом. — Помолчав, он добавил: — Нельзя сказать, что я принес ему удачу.
— Ты нашел мое письмо, Льюис?
Он посмотрел на меня и покраснел.
— Нет. Меня не было всю ночь.
Я рассмеялась.
— Ты имеешь полное право. Я только хотела сказать, ‘ что очень обрадовалась «роллсу», по от изумления начала молоть какую-то чушь. И поэтому ты не понял моей радости. Вот и все. Потом мне было так стыдно.
— Ты никогда не должна чувствовать себя виноватой из-за меня, — заверил меня Льюис. — Никогда.
Его позвали. Репетировалась короткая любовная сцепка с участием восходящей звезды Джун Пауэр, брюнетки с жадным ртом. Она с явным восторгом устроилась в объятиях Льюиса, и я поняла, что теперь он вряд ли будет проводить ночи дома. Так и должно быть, решила я и отправилась к зданию дирекции студии, где собиралась позавтракать с Полом.
VIII
«Роллс» застыл, огромный и таинственный: машина, для дальних поездок, грязно-белый, с черной обшивкой, или когда-то бывшей черной, с медными деталями, тускло блестевшими повсюду. В лучшем случае, это была модель 1925 года. Настоящий кошмар. Так как в гараж вторая машина не помещалась, нам пришлось оставить его в саду, в котором и так уже негде было повернуться. Высокие сорняки очаровательно покачивались вокруг «роллса». Лыоис радовался, как ребенок, его все время тянуло к машине, а заднее сиденье он предпочел даже креслу на террасе. Мало-помалу он заполнил «ролле» книгами, сигаретами, бутылками и, возвратившись из студии, обычно там и устраивался, высунув ноги в открытую дверь и наслаждаясь смесью запахов ночи и затхлости, исходящих от старых сидений. Слава Богу, Льюис не заикался о ремонте «роллса». Честно говоря, я совсем не представляла, как ему вообще удалось доставить этого старичка к дому.
К общему удовольствию, мы решили мыть «ролле» каждое воскресенье. И тот, кто в воскресное утро не чистил «роллс» 1925года выпуска, стоящий, как статуя в запущенном саду, потерял одну из самых больших радостей в жизни. Полтора часа уходило на наружную часть и еще полтора — на внутреннюю. Обычно я начинала с помощи Льюису, занимавшемуся фарами и радиатором. Затем, уже самостоятельно, переходила к обивке. Интерьер — это мой конек! За «роллсом» я ухаживала лучше, чем за собственным домом. Я покрывала кожу сидений специальной пастой, а затем полировала ее замшей. Драила деревянные части приборной доски, заставляя их блестеть. Потом, подышав на диски приборов, протирала их, и перед моим восторженным взором на сверкающем спидометре появлялись цифры «80 миль/час». А снаружи Льюис, в тенниске, трудился над покрышками, колесами, бамперами.