Он повернулся на спину и бросился мне в объятия, сотрясаясь от неистовых рыданий, которые почти задушили его и испугали Меня. Спрятал голову у меня на плече, кофе расплескался по ковру, а я, тронутая и испуганная одновременно, слушала сбивчивые признания, слетавшие с его губ и тонувшие в моих волосах:
— Я мог бы убить его... О!.. Я должен был... еще, секунда... еще одна секунда... Сказать такое... тебе... о!.. Он был у меня в руках... да, был...
— Но послушай, Льюис, нельзя же так драться с людьми, это же неразумно.
— Свинья... он просто свинья... глаза зверя! У них у всех звериные глаза... у всех... ты не понимаешь... Они разъединят нас, они доберутся и до тебя тоже... до тебя, до тебя, Дороти.
Я гладила его волосы, целовала виски. Я успокаивала ребенка, расстроенного ребенка.
— Ну успокойся, — бормотала я. — Пойми, ведь это же пустяк.
От сидения на корточках с навалившимся на плечо Льюисом у меня начало сводить икры, и я сказала себе, что подобные сцены не для женщины моего возраста. Чтобы вернуть Льюису уверенность и вкус к жизни, нужна молодая невинная девушка. Я ведь хорошо знала, какой может быть жизнь, знала очень хорошо. Наконец Лью немного успокоился. Я осторожно высвободилась, уложила его на ковер. Потом укрыла шерстяным платком и, измученная, пошла наверх спать.
X
Среди ночи я проснулась, Дрожа от страшной мысли. Почти час я сидела в темноте, как сова, собирая вместе обрывки воспоминаний. Затем, все еще дрожа, спустилась вниз, на кухню, сварила кофе и, подумав, плеснула в чашку коньяка. Занималась заря. Я вышла на террасу, посмотрела на восток, где тянулась длинная, бледная, но уже синеющая полоса, на «ролле», снова атакованный сорняками к концу недели — пятница, на любимое кресло Льюиса, на свои руки, вцепившиеся в перила. Я все еще дрожала. Не имею понятия, сколько простояла я на террасе вот так, держась за перила. Время от времени пыталась сесть в кресло, но та же страшная мысль тут же поднимала меня на ноги, как марионетку. Я не смогла даже зажечь сигарету.
В восемь часов жалюзи в окне Льюиса стукнулись о степу над моей головой, и я вздрогнула. Услышала, как Льюис спустился вниз, насвистывая, зажег газ. Казалось, ЛСД уже выветрился. Глубоко вдохнув утреннего воздуха, я вошла на кухню. Льюис удивился, увидев меня, а я, застыв, секунду разглядывала его: такой молодой, красивый, благородный.
— Извини за вчерашний вечер, — вздохнул он. — Я больше никогда не притронусь к этой гадости.
— Вот что, — сурово начала я и села наконец на стул. Возможность с кем-то поговорить, пусть даже с ним, странным образом успокоила меня. Льюис наблюдал за кофейником, но что-то в моем голосе заставило его посмотреть на меня.