– Все это чушь! – громко сказал Игорь Иванович. – Тебя нет, это у меня глюки!
С этими словами он стеганул пуделя поводком. Пес взвизгнул и улепетнул за мусорные баки. Парень, однако, никуда не делся.
– Сам виноват, – сказал он, – я тебе предоставил все, как условились, согласно договору. Была она у тебя в руках? Была. Сама к тебе на квартиру пришла? Пришла. Нечего было резину тянуть – разговоры пустые разговаривать и чаи гонять. Так что сам виноват, как говорится, кто не успел – тот опоздал.
– Пошел ты! – с чувством высказался Игорь Иванович.
– Куда это я пойду? – удивился парень. – Мы с тобой теперь навсегда повязаны. До самой твоей смерти, а уж после… – он облизнулся, и глаза его в сумерках засветились красным, отчего Игоря Ивановича охватил ледяной пронизывающий холод. – И лично от меня тебе каждую ночь будет подарочек… бонус…
С этими словами он нагло захохотал и прислонился к стене. Фигура стала бледнеть, проступили сквозь нее очертания кирпичей, и вот уже перед Игорем Ивановичем снова грязная кирпичная стена.
Он поймал пуделя и пошел домой. Жена открыла ему дверь и даже не спросила про молоко.
Игорь Иванович долго ворочался в постели, а потом заснул на удивление крепко.
И снился ему сон, что он поднимается по обшарпанной лестнице, мимо проходят какие-то незнакомые люди, открываются двери, слышны музыка, смех и крики, но он все идет наверх, выше и выше, и вот уже знакомый чердак. Он карабкается по старой шаткой лесенке, с трудом пробирается через горы мусора к разбитому чердачному окну и долго стоит, облокотившись на плохо оструганную доску подоконника.
Он смотрит на улицу, туда, где по другую сторону двора можно разглядеть крошечное узкое оконце, и знает, что она сегодня не придет. Он знает даже, что она не придет никогда. Но все стоит и стоит в тщетной надежде.
И вдруг… в окошке вспыхивает свет, и он наконец видит женщину… Он близоруко щурится, пытаясь разглядеть, кто же там, в окне, а женщина вынимает шпильки и распускает волосы цвета майского меда. Он знает, что так не может быть, так не должно быть, но его охватывает прежнее чувство. Потом женщина проводит гребнем по волосам, но они не струятся тяжелой золотой волной, они почему-то тянутся за гребнем, извиваясь и путаясь. И вот, когда он встает на цыпочки, чтобы разглядеть ее лицо, она поворачивается, и он едва не умирает от ужаса.
Перед ним – мерзкая старуха с грязными седыми космами, с лицом, изъеденным бесчисленными морщинами, и огромным ртом, посреди которого торчит единственный желтый зуб, как церковь среди осенней пустоши. Старуха улыбается ему, и от этой улыбки кровь стынет у него в жилах, а из груди рвется крик, переходящий в тоскливый вой.